Все кричали, смеялись своим и чужим шуткам, вдыхая табачный дым, вонь пота и помоев. Но стоило кому-нибудь начать рассказ о новых подробностях сараевского убийства, как все замолкало.
В распивочной было полным-полно, негде даже присесть. «Король Ян» — мясник из Ветрова и «король Вацлав» — портной из Тршемшина сидели с утра возле низкого решетчатого оконца и, поворачиваясь друг к другу, едва не стукались лбами. Они встретились тут случайно и очень обрадовались этой встрече.
— Вот дела-то! Плохо приходится нам, королям да всяким высочествам, — «король Вацлав» покачал головой. — Стреляют нас, как зайцев!
— Плохи дела, плохи, согласен с тобой, дорогой внук. Вот только не возьму в толк, почему же при его высочестве не было охраны? Охрана покрикивала бы на народ: «Эй, держись подальше, не подходи к крепости», — и не случилось бы беды.
— Охрана-то была, а как же! Да только нынче охранители не те, что в старые времена, ваше величество. Тогда, бывало, воины грудью заслоняли короля. А нынче никому неохота и палец отдать за своего ближнего, даже за самого... как бишь его, лучше не называть... ну, тот, что был в Сараеве...
— Понимаю, почтенный внук. Короче говоря, нас, королей, того и гляди, перережут, как баранов, — молвил «король Ян», отхлебнув пива, и утер ручищей усы. — Того и гляди, пристукнут ни за понюшку табаку. Как тут не дрожать за свою шкуру!
— За шкуру-то я не очень боюсь, ваша королевская милость. Больше за язык. Как бы он у меня не сбрехнул лишнего!
— Ах ты, глупый Вацлавик! А я чуть было не запамятовал, мне-то бояться нечего: ведь я уже давным-давно пал в бою под Кресчаком. Не помнишь разве, как тогда весь народ по мне горевал? Вроде как по покойнику Ферде Пухерному или по кабатчику Волосатому.
В распивочной вдруг все замолкли. «Короли» навострили уши: что случилось? Уж не хватил ли удар старичка Прохазку?[83]
В тишине послышался голосе Бенедикта Еждичка, стоявшего рядом с кружкой пива в руке.
— Полегче, полегче! Вы меня еще не знаете, я верный подданный государя императора. Я патриот, и при мне никто не смеет вести такие речи!
Кто-то с размаху стукнул его по затылку, и он повалился на Рохлину. Тот яростно ухватил лавочника за шиворот, распахнул дверь и... Еждичек, как был, с кружкой в руках, вылетел на улицу. Опомнился он, только когда уткнулся носом в брюхо мерина, принадлежавшего «королю Яну». Перепуганный мерин сорвался с места и поскакал вниз по улице, прямехонько к статуе Яна Непомуцкого.
— Эй, король, — крикнул Рохлина. — Еждичек уехал на твоей телеге!
«Король Ян» выругался, выскочил из-за стола, но не сразу смог протолкаться и выбежать на улицу. Он погнался за убегавшим Еждичком, который уже свернул за угол, но, видя, что его все равно не догонишь, остановился и погрозил кулаком:
— Вот попадешься мне, холуй австрийский, сделаю из тебя колбасу!
И побежал догонять мерина, которого настиг уже у статуи св. Яна. Не к чести города, надо отметить, что статуя была не чищена со времен злосчастного Чешпивы, сколько ни сокрушалась на этот счет побирушка Симайзлова.
Глава двадцать вторая
Двадцать третьего июля 1914 года Вена предъявила Сербии ультиматум. Двадцать пятого было объявлено военное положение, двадцать шестого, в день св. Анны, проведена всеобщая мобилизация, и двадцать восьмого началась война.
День был жаркий, душный с самого утра.
Улица бедноты, где жили Хлумовы, содрогнулась при этом известии. Побледневшие мужчины чертыхались, женщины кричали и плакали. Все устремились к плакатам с высочайшим манифестом, которые были расклеены на углах.
Невероятное стало фактом: война!
Петр побежал через площадь к Роудному. У плакатов стояли возбужденные люди, на здании окружного управления вместо траурного флага вывесили черно-желтый, государственный.
Грянул военный оркестр, его вывели из казарм играть по случаю объявления войны.
На улице Под бранкой Петр столкнулся с обоими своими друзьями, Роудным и Розенгеймом. У портного был такой вид, словно его только что повалили на землю и топтали ногами.
— Вы куда, товарищи?
Оказалось, что они никуда не идут, просто им не сидится дома.
— Мы потерпели полное поражение! — с трудом произнес Роудный. — Потерпели поражение, не успев ничего предпринять! Ничего, ничего!
Как отщепенцы бродили они по улицам. Из канав несло смрадом, перед трактирами и распивочными, на углах и перекрестках, спорили, кричали, махали руками возбужденные, перепуганные люди.
— Слава императору и отечеству! — крикнул над самым ухом наших друзей Иисусик-Еждичек, он подслушивал, подкравшись сзади, как ночной хищник. — Слава императору Францу-Иосифу! — воскликнул он и торжествующе ухмыльнулся.
83
В пражских верноподданнических изданиях того времени появилась фотография Франца-Иосифа на мосту и подпись «Прогулка на мосту». С тех пор Франц-Иосиф получил прозвище «Прогулка», по-чешски — «Прохазка» (очень распространенная чешская фамилия).