Петр и его друзья поспешили отойти от него.
— Что же не кричите славу? — заорал им вслед лавочник.
Они с горечью ощущали свое бессилие. Мысли словно застыли в голове, ноги с трудом шагали по плохо мощенной улице.
— Война не продлится дольше двух недель! Это будет всего лишь прогулка в Сербию и обратно, — услышали друзья. Это крикнул седоусый толстяк с массивной серебряной цепочкой на животе, мясник, торговец шорным товаром и домовладелец Режный.
— Прогулка? Черта с два, приятель! — засмеялся ему в ответ Рохлина. — Будем радоваться, если все кончится через полгода.
— Да еще русаки ввяжутся в это дело. Ох, и начнется резня, говорю вам! — засмеялся какой-то прохожий и хлопнул себя по ляжкам. — Порастрясешь тогда жирок-то, братец! — крикнул он Режному.
— При чем тут я? Разве я объявил войну?
Как во сне ходили Роудный, Розенгейм и Петр по улицам родного города. Волнение, которое они видели на всех лицах, вызывало у них угрызения совести.
— Как ты думаешь, товарищ? — нервно спросил Роудного Петр. — Не пора ли взрывать железнодорожные мосты?
— Анархист! Лавину, которая сейчас покатится, ничем не удержишь!
— Она засыплет нас, — сокрушался Густав.
— Что же делать? Нельзя же, в самом деле, быть пассивными зрителями. Ведь чехов погонят на войну, будут умирать люди. За что? За чужие интересы, на службе Австрии!
— Это — война за капитализм и против нас всех! — снова вскипел Роудный.
«Если бы все мужчины не послушались, не пошли в казармы! — думал Петр. — Если бы все они осознали, что их гонят умирать за своих врагов!»
— Подумать только, я твердил товарищам о силе и влиянии Второго Интернационала, о всеобщей забастовке! — тихо произнес Роудный. — Уверял их, что с помощью всеобщего избирательного права мы завоюем большинство в парламенте и будем править государством!
Ему было нехорошо, он дрожал всем телом. Друзья отвели его домой и уложили в постель. У Роудного был жар.
Густав сокрушался и тихо бранился:
— Вот чего стоит ваш Маркс! — Он кивнул на портрет в простенке.
— И ты оставишь его тут висеть, товарищ? — спросил Петр.
— Что вы болтаете, маловеры! — возмутился Роудный. — Не он виноват, а его ложные толкователи, плохие пастыри. Предатели пролетариата забыли свои обещания, выступают за войну!
Он снова лег и повернулся лицом к стене. Ему хотелось остаться наедине со своим горем.
Петр и Розенгейм ушли.
Дни проходили в сетованиях, плаче, криках и суматохе, женщины непрерывно плакали. Мария Хлумова тоже. И все же она сохраняла мужество.
Ее жильцы разом рассеялись, упорхнули, словно птицы, но она говорила сыну:
— Главное, что ты остался дома, у меня не отняли хоть тебя. Худо ли, хорошо ли, как-нибудь прокормимся.
Петр нежно обнял ее.
Со всех сторон в город тянулись мужчины с черными сундучками, их провожали жены и дети. Подростки и старики вели лошадей, подъезжали на возах и бричках, груженных соломой и сеном.
Петр шел, на ходу заглядывая в газету. На углу площади он чуть не столкнулся с женщиной, которая везла детскую коляску. Это была Клара Фассати, бывшая Клара Фассати, теперь супруга землемера Схованека.
Клара гуляла, задумавшись, хмурая, но, узнав Петра, мило улыбнулась.
Хлум поклонился немного смущенно.
Широкая соломенная шляпка с веточкой алых вишен была очень к лицу Кларе, молодая женщина казалась выше ростом, глаза ее стали глубже... Да, эта шляпка очень шла ей! И вообще Клара сильно изменилась, пополнела, похорошела, словно бы окончательно созрела только после того, как стала матерью.
— Я вспоминала вас, думала, неужто и вас поглотила война? Это ужасно, Петр, ужасно! Мужа призвали в армию, я осталась одна в квартире, вот с ней, — она нагнулась над коляской и отогнула легкую светлую вуаль, открыв розовое младенческое личико, — с нашей Кларинкой! Муж хотел, чтобы дочка носила мое имя. Она такая спокойная, просто золотой ребенок, не знаю, что я делала бы без нее!
— Прелестная девочка. — Петр тоже наклонился над коляской. — Мне кажется, она очень похожа на вас.
— Ну конечно, немного похожа, иначе и быть не может. Но больше, мне кажется, она похожа на прабабку или прапрабабку, ту красавицу, что танцевала с Махой, когда он здесь был. Я вам об этом рассказывала, помните? Видите, у Кларинки золотые волосы. А если бы она не спала, вы увидели бы, что глаза у нее голубые, как весеннее небо.
Петр и Клара посмотрели друг на друга. На загорелом лице Клары мелькнула улыбка, и губы слегка приоткрылись, словно от жажды. Но эта улыбка была мимолетной, Клара продолжала серьезным тоном: