— Эх ты, заика, и говорить не умеешь! — усмехнулся старьевщик. — Ну-ка, заткнись, офицер какой-то прется.
Это был доктор Клен, уже в военной форме.
Теперь комиссия ждала только стражника Лесину. Он сильно запоздал, но, когда на него накинулись с упреками, не обратил на них внимания и, вместо извинения, гордо объявил, сверкнув глазами:
— Я изловил убийцу, он во всем признался! Молодой Чешпиво убил и ограбил Ларина. Взял десять тысяч! Я все еще не могу успокоиться, господа. Убийца даже почти не запирался, сначала только. В порядочной семье такой сын, вот ведь несчастье!
— Да, просто ужас, — сказал следователь. — Подобного еще не случалось в Ранькове.
— Теперь начнутся кровопролития и покрупней! — негромко заметил молодой врач и холодно добавил: — По приказу его императорского величества.
Следователь, вахмистр и стражник были настолько ошеломлены этими словами врача в офицерском мундире, что не поверили своим ушам. Они оглядывались по сторонам, словно их кто-то окликнул, и делали вид, что ничего не слышали.
— Кто же эта утопленница? — поспешил спросить следователь, скрывая смущение. — Совсем молодая женщина!
— Никаких документов при ней не обнаружено, — как всегда, сурово ответил вахмистр Тваружек.
Через запыленное окошко в мертвецкую проник солнечный луч и упал на лицо утопленницы, слегка оживив ее тонкие, прежде несомненно красивые черты. Под правым глазом виднелась небольшая золотистая родинка.
— Возможно, удастся опознать ее по этой родинке, — заметил следователь.
— Особые приметы... — вполголоса сказал вахмистр и сделал пометку в блокноте.
— Теперь надо установить, при каких обстоятельствах настала смерть, — продолжал следователь. — А какие красивые волосы! — вздохнул он.
— Волосы светлые, — констатировал врач.
— Нос прямой, рот правильный, — записывал вахмистр, — глаза голубые...
— Здесь, господа, еще до мобилизации бродяжничала одна женщина легкого поведения, — сказал Лесина, обращаясь к следователю. — Она держалась все больше около циркачей. Наверное, это она и есть.
— Стало быть, проститутка, — задумчиво произнес тот, глядя на родинку и на глаза неизвестной. — Голубые глаза, — повторил он.
Врач молчал, на его лице появилось жесткое выражение. Он снял шинель и мундир.
— Женщина, проститутка, о которой вы говорите, все еще ходит тут, — свысока возразил Лесине вахмистр. — Сегодня утром я видел ее с солдатами, когда шел к пруду. — Он говорил со стражником, как говорят с проштрафившимся нижним чином. — Так что вы не угадали. Та — рыжая, а эта?
— Может быть, не спорю. — Лесина пожал плечами.
— Проститутка? — задумчиво повторил следователь.
— Проститутка или не проститутка, это трудно определить, — сказал врач и попросил Лесину подержать его шинель и мундир.
— Слушаюсь, — сказал тот, щелкая каблуками.
— Да, вы правы, определить трудно. — Следователь покрутил усы. Он вспотел не меньше вахмистра, и краска с усов и бороды измазала ему пальцы. Следователь тщательно вытер их платком.
— Женщина любого общественного положения, — сказал врач, засучивая рукава, — если она выходит замуж не по любви, а по расчету, ради денег и житейских благ, на мой взгляд, хуже той, что продается из нужды.
И он приступил к осмотру стройного девичьего тела.
— Отошлите этих ваших помощников, — приказал вахмистр Лесине. — Я пока подержу мундир пана доктора. — И он подумал, что этот доктор, видимо, хорошая штучка — явно антимилитарист, не много от него будет проку армии и государю императору. «Интересно знать, как он поведет себя на войне!»
Лесина повиновался, открыл дверь мертвецкой и крикнул:
— Эй вы, отвезите тележку в ратушу, а завтра приходите за деньгами.
Банич что-то сердито буркнул в ответ и, вместе с Альмой, тронулся в город, налегая на тележку изо всех сил. Поставив ее на место, они поспешили в военный лагерь, словно за ними гнались.
Рано утром, в воскресенье, к владельцу «Цирка Зруцкого» — собственно, только жалких остатков цирка — пришел капрал с двумя солдатами и принес казенную бумагу на немецком языке. В ней, как объяснили Ливоре, говорилось, что участок, на котором расположился цирк, забирают военные власти и его надо освободить к вечеру. Распоряжение окончательное и обжалованию не подлежит.
Ливора повиновался. Через несколько часов они собрали вещи и выехали на тракт.
— Куда ехать? — задумался Ливора.
— Куда? Не все ли равно! Давай к Праге, — сказала жена.
Они тронулись в путь через Червене холмы. По дороге им то и дело встречались деревенские телеги и армейские повозки. Сельские жители, мужчины и женщины, зачастую целые семьи с большими и малыми детьми, спешили в город.