— Ай-вай! — в ужасе простонал Гольдман, стоявший в дверях лавки, рядом с окружным начальником, который метнул на него такой взгляд, что у Гольдмана захватило дыхание, а в глубине сознания промелькнула мысль — возместит ли мне казна без долгой волокиты этот крупный убыток? Счастье еще, что на государя императора наступила лошадь, а не человек! Человека бы, уж конечно, посадили в кутузку, и конец ему.
К витрине подлетел учитель Цукрарж, чтобы спасти, что можно. Он схватил портрет, обтер его носовым платком, почтительно поцеловал и тщательно свернул в трубку.
Фогельзинг наконец обуздал коня и, весь красный от стыда и злобы, скомандовал солдатам строиться. Полк зашагал обратно в казармы.
«Гнусная скотина! Надо бы ее пристрелить», — мысленно бушевал полковник, а охрипший начальник в душе благодарил бога за то, что мерзкая лошадь не нагадила на портрет государя императора. Ведь и это могло случиться!
Гремела бодрая военная музыка.
Провожающие стояли у казарменной ограды. Вечером они пошли за солдатами на вокзал. Новобрачные, еще не намиловавшиеся всласть, беременные жены, матери с младенцами на руках и малышами, цепляющимися за юбку, бабки с внучатами, держащие узелки с гостинцами, которые они не смогли отдать новобранцам, старухи, чьи дети давно ушли из дома и не подавали о себе вестей, старики, изнуренные тяжким трудом в барских имениях, на церковных владениях, в каменоломнях, бедняки, гнувшие спину на крохотных земельных участках, в жалких лавчонках и мастерских, — все они терпеливо ждали возможности попрощаться с новобранцами, мужчинами во цвете лет, поцеловать их, в последний раз помахать рукой, пожелать скорого и счастливого возвращения.
Всюду кишели люди, в трактирах и распивочных было полным-полно. Эвжена Трезала, так кстати заехавшего домой, чтобы попрощаться с новобранцами-братьями, наперебой звали играть: деньги сыпались в его карманы со всех сторон.
К вечеру небо заволокло тучами, начало моросить, и когда длинная безмолвная колонна резервистов вышла из казармы, было уже совсем темно. Унтер-офицеры наводили порядок, орали, отгоняли штатских, чтобы те не лезли к марширующим шеренгам.
В темноте на Червеных холмах вспыхнуло алое зарево.
— Пожар! — крикнул кто-то.
— Пустяки! Горит только стог Волосатых.
— Ночлежка для бродяг! — подхватил другой голос и добавил, хихикнув: — Сгорит несколько сотен вшей, и пусть сгорит!
И все.
Пожар никого не интересовал.
Все спешили на вокзал, вслед за солдатами. Но Фогельзинг приказал запереть вход и поставить там часовых.
И это называется проводы?
Только сейчас провожающие осознали, что их дорогие уезжают и, быть может, не вернутся.
Поднялся крик, мальчишки лезли через забор, а женщины, обойдя здание вокзала, устремились к поезду. Под конец черная масса толпы, оттеснив часовых, штурмом взяла вокзал. Двери затрещали под ее напором, и люди прорвались на перрон.
Между воинским эшелоном и толпой, растянувшейся вдоль состава, прохаживался командир полка фон Фогельзинг. Вот он остановился, расставив ноги. Его обступили окружной начальник Гейда, законоучитель Коларж, несколько офицеров и унтер-офицеров, видные местные клерикалы и младочехи.
— Очистить перрон! — гаркнул по-немецки фон Фогельзинг. Один из офицеров повторил эту команду по-чешски.
Толпа зашумела, потом стихла, но не тронулась с места. В наступившей тишине вдруг раздался надрывный женский голос:
— Еник, где ты, Еник?
Это была водоноска Орличкова. Маленькая, как жучок, она бежала вдоль поезда и искала сына.
— Еник, где же ты? Ради бога, не уезжай, вернись! Не стреляй, не езди на фронт!
Полицейские накинулись на нее, женщина сопротивлялась, ее били. Орличкова зашаталась и упала ничком у ног Фогельзинга.
Навзрыд заплакала учительница Рандова, провожавшая Пухольда, вслед за ней зарыдали все женщины. Солдаты в эшелоне кричали, махали руками, угрожающе сжимали кулаки:
— Пустите их к нам, не то...
Сейчас им уже было ясно, кто их подлинный враг, — это тот, кто стоит между ними и их близкими.
Но было поздно, поезд тронулся.
— Погодите, сволочи, мы еще вернемся. Мы вам свернем шею!
Двое полицейских тащили Орличкову в комнату возле зала ожидания; начальник станции устроил там пункт первой помощи. Дамы из Красного Креста устремились вслед, чтобы оказать помощь первой жертве войны. Потом Орличкову предадут военному суду и посадят в тюрьму.
Толпа сжалась, трепеща, словно на нее напали вооруженные бандиты. Так им начинало казаться. Да так оно и было.