— Я уже послала за льдом, доктор. Но подмастерья на пивоварне еще спят, придется немного подождать, пока их разбудят, — ответила заплаканная Мария.
Одной рукой она судорожно вцепилась в полог кровати, другой провела по своим гладко причесанным волосам, блестевшим, как вороново крыло. Черные брови почти сходились над ее крупным, с легкой горбинкой носом, мясистый рот, широкий подбородок говорили о сильном характере этой женщины.
Доктор с удовольствием посмотрел на нее взглядом искушенного стареющего мужчины, но тут же серьезно проговорил:
— Никого к нему не пускайте, и сами, пожалуйста, поменьше с ним разговаривайте. Не началась бы горячка. Я вскоре опять забегу.
Раненый слышал их разговор словно откуда-то из туманной дали.
— А кто из офицеров это был, кто этот негодяй? — осведомился доктор.
— Лейтенант фон Фогельзинг.
— Какие красивые фамилии выдумывает себе эта немчура! Наверняка он из Вены, все они там бражники.
Доктор ушел только после того, как принесли лед.
Настала тишина, непривычно громко стучали на стене часы в деревянном футляре. В сенях собрались все работники пекарни: Тонда Чермак, Винценц Зика, Барушка Тырпеклова, ученик Бедржих Маршик, Анна Едличкова.
На дворе завыл Милорд.
— По хозяину воет! — испугалась Мария. — Боже, собака чует смерть!
— Поди прогони его! — сказал Чермак ученику. — Будет тут выть, тварь этакая!
Маршик неохотно повиновался, ему хотелось послушать, что говорят старшие.
Утром в пекарню потянулись хозяйки с корзинками, пожилые вдовы, молодые прислуги, школьники и сонные ребятишки. Весть о кровавой выходке офицера разнеслась по пробуждающемуся Ранькову вместе с булками пекаря Хлума. Сперва ее передавали шепотом, — ведь речь шла об офицере императорской армии, но мало-помалу люди все громче высказывали свое возмущение, нося лейтенанта на чем свет стоит.
Прибежал сапожник Трезал, сосед пекаря, одетый во что попало; сверху он набросил старенькую пелерину, которой в зимние вечера завешивал окно. Трезал устремился прямо в комнату раненого и, когда его не пустили, обиделся, но, услышав, в каком состоянии Хлум, тотчас извинился, от души жалея приятеля.
Стоя у дверей лавки, Трезал решительно высказывал соседям свое мнение, в точности совпадавшее с тем, что говорил доктор.
Люди останавливались, слушали, качали головами и тоже ругали военных.
— На кой нам сдалось это офицерье, скажите, пожалуйста? — вопрошал сапожник. — Какой от них здесь прок? Вот хотя бы мне, сапожнику? — Трезал был высокий крупный мужчина с орлиным носом и рыжеватыми усами, свисавшими, как два лисьих хвоста. — На что они нам? Чтобы девчонок портить да окна в трактире бить? Только господам офицерам и этого мало, им вздумалось рубить саблями наших почтенных граждан!
Из ворот постоялого двора «У белого льва» выехала телега и загрохотала по мостовой, так что не стало слышно ни слова. Разговор, однако, продолжался, хотя казалось, что люди лишь беззвучно раскрывают рот. Впрочем, каждый раньковчанин уже все знал о потрясающем происшествии и теперь хотел послушать только себя.
Пока проехала телега, кучка любопытных вокруг Трезала выросла, сбегались соседки, были тут уже и садовник Вондрушка, и трактирщик Вейвода, и еврей-старьевщик Розенгейм. Около лавки остановилось несколько крестьян, а с ними и шмыгающий носом Альма Вальти. Он слышал взволнованные разговоры, но мало их понимал. Что там такое стряслось с Хлумом? Ему, Альме, даже не дали сегодня подгорелой булки, как обычно.
— Нешто это пожар! — говорил каменщик Чешпиво, сосед Хлума, только что прибежавший с Червеных холмов. — Всего и было в том стогу несколько охапок соломы. Понятно?
— Ну, пожалуй, побольше! — раздались голоса.
— Я и добежать не успел, а стог уже сгорел. Переполох-то какой! — Чешпиво вытер потное лицо. — Переполох-то какой, — повторил он и свысока оглядел толпу.
— Не дай бог — поднялся бы ветер!
— Огонь сразу перекинулся бы на поле и пошел бы с крыши на крышу.
— А кто ж его поджег?
— Ясное дело, стог не сам загорелся, — заметил Трезал, обращаясь к трактирщику Вейводе.
— Ишь какой вы догадливый! — сердито отозвался тот.
— Какой-нибудь бродяга забрался туда, и закурил, вот что! — решил маляр Грдличка, которого снедало люопытство, потому что он ничего не знал ни о пожаре, ни о случае с Хлумом. — Экая сволочь! — в сердцах воскликнул он.
— А может быть, и не бродяга, а честный ремесленник, — предположил бедняк Рохлина.
— Это кто же? Тот, кто рубанул пекаря? — удивился Грдличка.
— Да нет, не о нем речь, — продолжал Трезал. — Хлума ранил офицер. Скотина! А я говорю о том, кто подпалил стог.