С каждым днем множились ряды тех, кто хотел сражаться во славу чешской короны, против пруссаков, но не за австрийского императора, который в своем манифесте пожалел лишь немцев: мол, жаль, что идет братоубийственная война, что льется немецкая кровь. Как будто бы он не двинул против пруссаков главным образом чешские полки!
Что потом сталось с этими партизанами, Хлум так никогда и не узнал.
Судьбу австрийской армии решило поражение у Градца Кралове. Бездарный командующий Бенедек уже больше нигде не отважился оказать сопротивление, пруссаки тремя потоками хлынули в Моравию и к границам Нижней Австрии.
Наконец-то, наконец юный Хлум подошел к родной деревне.
Он шагал по знакомой, заросшей травой проселочной дороге, где когда-то ходил в школу. Кругом порхали синие мотыльки.
Иозеф миновал сосновую рощицу и увидел домик у холма, услышал стук цепов в стареньком амбаре.
Хотя хлеб еще не совсем созрел, крестьяне спешили убрать его и обмолотить. В нынешние недобрые времена лучше иметь хоть клок соломы и недозрелое зерно, чем остаться ни с чем.
Война — страшное дело: горят деревни, солдаты грабят, насилуют и убивают, жизнь не стоит ни гроша, люди гибнут не только от пуль и пожаров, но и от болезней, нужды, грязи и голода.
Амбар пахнет, как остывающая хлебная печь. Звенят цепа... Иозеф взволнованно прислушивается. Молотят, наверное, трое: отец, мать и старшая сестра Альжбета. Раз, два, три!
Лицо Иозефа проясняется, он слушает стук цепов и, блаженно улыбаясь, глядит на родной дом.
Крытый соломой амбар стоит в сторонке от избы и дворика, за дорогой, потому что поблизости для него не нашлось места.
На гумне молотят трое — отец, мать и сестра. Которая же это сестра? Альжбета или Анна? А где же другие брат и сестра? Где те, кого он еще не знает, Франтишек и Барушка, родившиеся, когда он был в ученье?
Сверкает на солнце пруд, у плотины отдыхают гуси.
Как выросли тополя у ручейка, что течет из пруда по лугам, — прямо не верится! А родной дом, груша под окном и вся деревушка из нескольких дворов — какие они маленькие, приземистые!
Солнце жарит вовсю, даже собаки убрались в тень.
Восемнадцатилетний подмастерье Иозеф Хлум стирает с лица пот, переводит дыхание и с бьющимся сердцем идет к задним воротам амбара, быстро распахивает их и входит, освещенный ярким солнечным лучом.
Стук цепов сразу умолкает.
Мужчина и две женщины перепуганы.
Видно, им померещился пруссак в железной каске.
Иозеф узнает отца. Но где же мать? Он не видит милого лица. Кто эти две женщины?
— Где матушка? — восклицает он. Тревога больно сжала ему грудь.
Мать умерла полгода назад. Отец снова женился, ради детей.
Мать умерла, тяжелая работа и частые роды подорвали ее здоровье. Из девяти детей четверо тоже умерло.
Матери нет в живых, а здесь, на гумне, работает мачеха и ее родственница. Две старшие сестры батрачат, а младшие дети, Франтишек и Барушка, заперты дома, в горнице, и ключ от нее в фартуке у новой жены отца.
Иозефу казалось, что не он, чье детство прошло здесь, а кто-то другой, чужой, словно издалека слушает все эти новости, слушает медлительное повествование отца.
Они стояли друг против друга, у отца был тревожный, страдальческий взгляд, лоб мокрый от пота, щеки покрыты щетиной; он исхудал, стал похож на тень.
Иозеф закусил губы, лицо у него покраснело. Ему хотелось броситься наземь, хотелось выгнать отсюда отца и женщин, поджечь этот сарай, как сгнившую ветошь.
Но он стоял, ко всему безразличный, как глиняный истукан, чувствуя лишь, как у него напрягаются мускулы рук и рубашка снова мокнет от пота.
Но вот он опомнился, вырвал из рук отца цеп и крикнул испуганным женщинам:
— Будем молотить!
Слезы лились безудержным потоком, из горла вырывались звуки, похожие на хрип раненого зверя. Иозеф плохо понимал, что делает: то ли молотит цепом, то ли колотится головой; и бил изо всей силы, словно хотел сокрушить злой рок, постигший его, отца и мать, всю их семью!
Женщины не поспевали за ним, испуганно отступали, им хотелось убежать, но, невольно поддаваясь исступленному настроению Иозефа, они работали как одержимые.
«Не умрет ли он, несчастный? — в мучительной тревоге думала Мария Хлумова. — Неужто моему ребенку суждено родиться сиротой?!»
Она не знала, за что взяться, с чего начать. Слава богу, что можно положиться на старшую служанку Барушку Тырпеклову, которая усердно помогала хозяйке. Барушка была высокая, костлявая девушка лет двадцати, молчаливая, строгая с подмастерьями. Сельская труженица сызмальства, она могла, если нужно, несколько ночей подряд помогать в пекарне.