Девочка упала на землю, плача от испуга и боли, лицо у нее было сильно поцарапано. Но потом она быстро вскочила и убежала.
— Такая маленькая, а до чего озорная! — хором объявили соседки. — Погодите, она еще покажет себя!
Кто-то предостерегающе закричал:
— Берегитесь, идет Рейголиха!
Рейголиха держала за руки двух сыновей. Она была пьяна и пошатывалась. Подойдя ближе, она стала визжать и хохотать, а когда на нее прикрикнули, и подавно разошлась, вопя, что может делать все, что ей вздумается, осыпая бранью каждого, кто попадался ей на глаза.
Люди быстро расходились.
— И не стыдно вам ругаться? — укоризненно сказал Рейголихе Хлум, стоя в дверях своей лавки. — Ведь у вас двое детей, не мешало бы вести себя поскромнее. Будь вы одинокая, еще ладно. Но что о вас со временем подумают ваши сыновья?
Рейголиха замолкла и неверной походкой направилась вместе с детьми в поле; поводырь потащил своего медведя к дому трактирщика Фассати, решив, что там, на площади, самое подходящее место для нового представления.
— Пьяный мужик — это еще куда ни шло, — обратился к Хлуму Чешпиво, который тоже вышел на дорогу, привлеченный шумом. — Но баба! Привязать бы ее к дереву да поучить кнутом!
— В старые времена так и делали, только это мало помогало, сосед, — возразил Хлум. — Помнится, Рейголиху выгнали с работы от Ружовых, когда она затяжелела. С тех пор и бродяжничает. С двумя детьми никто ее не берет. Если бы дать ей жилье и сносную работу... Например, если б община...
— Почему же вы сами не возьмете ее? — перебил его Чешпиво. — Почему вы берете на работу только тех, кого знаете, только порядочных и работящих людей? А?
Хлум пожал плечами. Неохота признаваться, а ведь Чешпиво прав. Но, может быть, и не совсем: разве Рейголиха не была когда-то такая же, как другие девушки?
— Вот то-то и оно! — Каменщик сдвинул шапку на затылок и, видя, что пекарю нечем крыть, продолжал: — Все ее сторонятся. А выпороть бы ее в воскресенье на Большой площади, при всем честном народе, сразу бы с нее дурь соскочила, перестала бы бродяжничать и воровать. Тогда бы она и работу нашла, пан Хлум. С такими иначе нельзя.
— Вам бы жить в средние века, — весело подмигнул пекарь.
— Что верно, то верно. В те времена в людях была настоящая вера в бога. И скромность.
Хлум прочистил свою трубку и добавил с улыбкой:
— Господь бог на нас не гневается: завтра, видно, опять будет хорошая погода.
По другой стороне улицы к площади брела водоноска Иогана Орличкова с кадкой воды на спине.
У большинства раньковских жителей, особенно на Малой и Большой площадях, не было своих колодцев, и они покупали воду у Иоганы.
С площади слышался гомон, визг и шум: медвежий поводырь продолжал там свое представление...
Водоноска не подняла головы и не ускорила шага.
Господи, до чего же она маленькая и щуплая! С раннего утра до позднего вечера знай одно — вода, вода, вода. По крейцеру за кадушку. Иогана вышла замуж и все равно продолжала таскать эти кадушки, делая перерыв только тогда, когда рожала. Она сама была подобна неиссякаемому роднику, без которого полгорода погибло бы от жажды и грязи. Рожала она регулярно раз в два года: за восемь лет родила четверых детей, еще через два года их стало пятеро.
Ее муж всю неделю ворочал лопатой и заступом, а в субботу неизменно пропивал половину скудного заработка, как этого требовал неписаный закон землекопов.
Жизнь Иоганы Орличковой текла без перемен, роды считались самым обычным делом, крестины не были торжеством. День за днем наступал для того, чтобы она могла таскать тяжелые кадушки, потому что ей нужны были крейцеры.
В течение года после родов эта маленькая слабая женщина ходила с кадушкой на спине, с полунагим младенцем в руках. Она была еще не старая, впрочем, жители городка почти не знали ее в лицо, — у Иоганы голова всегда была низко опущена. Словно кадушка шла на двух ногах, чуть покачиваясь из стороны в сторону.
В каждой ложке супа, которым насыщались каждый день мирные жители Ранькова, была частица жизни Иоганы Орличковой. Но они не думали об этом, как мы не думаем о воздухе, которым дышим, об исцарапанных пальцах чернорабочего, что подавал кирпичи на стройке дома, в котором мы живем.
Почтенные граждане Ранькова откупались крейцеом за кадушку. Этим крейцером они платили за умиротворение своих мыслей и желудков.
По утрам в понедельник Хлум выходил из лавки и, как был, в фартуке и запорошенной мукой шапочке, шел к Фассати, выпить ликера, стаканчик вина или кружку пива. Он и трактирщик садились в просторной комнате возле стойки, курили и беседовали обо всем и ни о чем.