— Убирался бы этот проходимец восвояси, поглядел бы, сыты ли его дети, — рявкнул Пухерный и даже закашлялся.
— Ну, хватит чесать языком, пан Пухерный, сдавайте-ка карты, — заключил Лихновский и собрал со стола колоду. — Кому банк держать?
— Мне! — воскликнул Рейнек и грязной рукой с черными ногтями взял карты, чтобы стасовать их.
Игра продолжалась.
Едва картежники утихомирились, в распивочную влетел Грдличка и закричал голосом утопающего:
— Пан Волосатый, ради бога, поскорее стопку вина с водой — в глотке пересохло.
— Ну к чему портить вино водой, выпейте лучше пива! — иронически заметил Хлум и кивнул пришедшему на свободный стул рядом.
— Видать, вы пришли с важной новостью, — подмигнул ему Фассати. — Так выкладывайте, уважаемый гость, не томите, не то ни глотка не дам.
В понедельник — день тяжелый — сапожник Трезал недолго просиживал у верстака. Вот и сейчас он появился в дверях сразу вслед за Грдличкой, не успел тот снять шапку и сесть.
— Ну, выкладывайте, сосед, выкладывайте, мы сгораем от нетерпения.
— А что случилось? — с любопытством осведомился Грезал, входя в трактир.
До города дошла весть о злодействе браконьеров в миличинских горах. Потрясающая весть! Лесник Селигер найден мертвым! Грдличка только что слышал это от приезжих мужиков.
— Да ведь я его знаю, хорошо знаю! — ужаснулся Трезал.
— Слыхали, уважаемые? — крикнул Чешпиво, обращаясь к картежникам в задней комнате. Но те были увлечены игрой.
— А как? — допытывался Трезал. — Как его убили? Наверное, изрешечен пулями?
— Замучен до смерти! А до чего был крепкий мужина! Вроде Трезала.
— Я его тоже знал, — вставил Чешпиво.
— А кто ж его не знает, этого бородача, — сказал Фассити. — Я-то уж и подавно. Вы подумайте! Как же его замучили?
— Как замучили-то? — подхватил Чешпиво. — Что с ним сделали?
— Да вы же мне слова не даете сказать, господа. — Грдличка немного поломался, потом начал рассказывать, сначала скупо и неохотно, будто нищему хлеб отрезал, потом разговорился — мол, какой-то мальчишка наткнулся в кустарнике на мертвого лесника, прибежал домой весь бледный, ничего толком не мог сказать с перепугу. «Пана Селигера убили», — только и крикнул. Родители уложили мальчишку в постель, боялись, как бы у него не случился разрыв сердца.
— Скажете тоже! Разве у сопляка может быть разрыв сердца? — не удержался Чешпиво. — Это же только у старых людей...
— Да не мешайте вы, — прикрикнул на него напряженно слушавший Фассати.
Короче, мальчишка кое-как объяснил, где это примерно случилось, и крестьяне отправились туда. Даже у былых людей кровь застыла в жилах: лесник был привязан к буку, головой вниз, во рту кляп, а под ним громадный муравейник!
— Вот оно что! — Трезал стукнул кулаком по столу. — Это браконьеры, не иначе. Про такое даже в календаре был рассказ.
Грдличка выпил остаток вина и встал, но, сделав несколько шагов, сел снова. Он все не мог успокоиться.
— Я этот миличинский лес знаю как свои пять пальцев, — сказал, покачивая головой, Чешпиво. — Как не знать, я туда хаживал по грибы. Муравьев там всегда было видимо-невидимо, больше, чем грибов, хе-хе.
— Крутой человек был Селигер, — заговорил Трезал. — Но такая смерть, о господи боже, ужас, да и только.
— Как человек может замучить человека! — сказал Хлум. — Иной раз мне кажется, друзья мои, что люди хуже зверей.
— Что случилось? — оторвавшись от карт, Пухерный выглянул в дверь.
— Браконьеры замучили Селигера, — ответил Фассати.
— Я ж его знаю, очень хорошо знаю! — закричал Пухерный, тасуя карты, и потянулся в сторону говоривших так, что чуть не упал со стула. — Мы раз играли с ним в карты в Отицах у Шейблука, он, я и Каливода, больше полутора суток не вылезали из-за стола. И вот видите, обоих уже нет на свете, а какие были здоровяки!
— Селигер любил залить за воротник, — добавил Грдличка, почти совсем успокоясь.
— А кто не любит? Настоящий мужчина всегда любит это дело, — вставил Фассати.
— Я ему шил сапоги. Наверняка он был в них, когда его укокошили, — торопливо проговорил Трезал. — Я пять лет назад их пошил. — И, разводя руками, он изобразил свой давний разговор с лесником: «Уж будьте покойны, пан Селигер, эти сапоги у вас не сносятся и за пятьдесят лет». А он ржал, как лошадь: «Ха-ха-ха, вы мне еще скажете, что я проношу их до самой смерти и побегу в них к Страшному суду». И вот, видали, побежал! Ручаюсь, что эти сапоги были на нем!
— Ха-ха-ха! — от души расхохотался Чешпиво, а за ним и все остальные, да так, что чуть не кашляли от смеха.