— Подумать только, Селигер-то? А? Подумать только!
На двор семейства Чешпиво стала приходить играть в песке Кристинка, дочка вдовы Лашковой, молочницы, замурзанная девчонка, такая бойкая, что сладу нет. Она сыпала детям песок за шиворот, отнимала у них игрушки, бранилась, а когда ей грозила нахлобучка, врала и все сваливала на других.
Если на соседнем дворе поднимался слишком громкий крик или плач, молодая служанка Хлумовых Анка бежала за Петршиком. Мальчуган, конечно, не хотел уходить, но Анка брала его на руки и безо всяких уговоров уносила домой.
Когда Мария Хлумова взяла ее в услужение, Анка была этакая деревенская дикарка. Сначала она до слез скучала по пастбищам и деревьям родного села, где лазила вместе с мальчишками. С этими же мальчишками она пасла стадо понурых коров, нередко дралась и ловила в речке раков. В доме пекаря она быстро привыкла к чистоте и порядку и с непритворным гневом отбивалась от подмастерьев, которые пытались в укромных уголках ущипнуть ее за торчащие груди или за крепкие ляжки. Нередко, впрочем, приходилось вмешиваться хозяйке, и Мария энергично действовала кочергой или веником.
Все эти подмастерья одним миром мазаны, у них одно похабство на уме!
— Петршик, Петршик, где ты? — Мальчик не отзывался. — Не докричишься этого мальчонки, поди-ка ищи ветра в поле! — огорчалась мать. — Дома ему не сидится, все бросит, самые дорогие игрушки ему не по душе, и поминай как звали! — притворно сердилась она. — Господи, и что только из него выйдет? — Мария озабоченно морщила лоб, обращаясь к мужу, сама же при этом отвечая решительным и немного раздраженным тоном. — Хотелось бы, чтоб он стал человеком образованным, был сам себе хозяин.
— А разве ремесленник или пахарь не сам себе хозяин? Например, я, — со смехом отозвался муж. — Жизнь — лучшее ученье.
Марии трудно было точно сформулировать свою мысль, но она попыталась сделать это.
— Ну да, ты хозяин в своем доме... и вообще, я знаю, люди тебя уважают не меньше, чем иного адвоката. Но как ты надрываешься! А я хочу, чтобы у нашего сынка работа была полегче, чем у нас.
— Ты меня знаешь, Мария, я не мог бы жить без работы, — возразил Хлум. — А насчет сына рано беспокоиться. Погоди, придет время — подумаем. Сейчас главное, чтобы все мы были здоровы и торговля шла хорошо. — Он надел свой пекарский колпак и прищелкнул пальцами. — Завтра поеду развозить товар сам. А то я давненько не бывал у заказчиков, не ездил по дворам. Надо повидаться с трактирщиком Гнатеком в «Орехе» и другими. Плохо, когда подолгу не видишься с заказчиками, того и гляди, потеряешь или их перехватит другой пекарь. Петршика возьму с собой прокатиться, отличная будет поездка!
— То-то он обрадуется! — подхватила мать. — Что говорить, я и сама бы охотно отправилась с тобой, хотя бы в воскресенье, да где взять время?
Хлум с удовольствием поглядел на пышные черные волосы Марии и подумал: как хорошо, что бог послал мне такую жену!
— Да, вечно у нас времени нет. Так уж повелось на белом свете, что человеку хватает времени только для работы. А не будь у него работы, он мог бы всласть натешиться природой, да только скоро помер бы с голода. Наши дети или внуки дождутся иного времени, когда люди устроят жизнь так, чтобы хватало досуга и можно было бы, например, погулять в лесу.
— Ты все мудришь, — сказала жена и вдруг спохватилась. — А ведь сегодня хоронят старую Вытейчкову.
— Эту столетнюю бабку?
— Столетнюю, уж ты скажешь! Ей было всего семьдесят шесть.
— Когда в пятьдесят девятом году я уезжал в Варнсдорф на ученье, так, помнится, в той же почтовой карете ехала в Прагу почтальонша Вытейчкова. Сейчас ей уже наверняка было бы сто лет.
— Покойная — дочь той почтальонши, она получила эту должность после нее. Всю жизнь она спешила, потому, говорят, и замуж не вышла.
Раньковские жительницы любили похороны, любили всплакнуть на могиле не меньше, чем попировать на свадьбе. И Мария поспешила на погребение, — не опоздать бы!
Похороны были скромные. Женщин набежало много, все они с удивлением толковали о Бетти Коралковой, тетке Фассати, которая тоже пришла проститься с покойницей. Бетти никто не видел уже много лет, она почти не выходила из дому. Она, наверное, ровесница покойной, ей, конечно, уже за семьдесят. На похороны ее сопровождала дочь Фассати, Клара, бледная долговязая худышка.
Все здоровались с престарелой мадемуазель Бетти и уступали ей дорогу. Она ни с кем не заговаривала, прижимала платочек к губам, видно, была очень расстроена.
Женщины шептались о том, что, мол, покойная Вытейчкова знала сердечную тайну этой старой девы, но не выдала ее ни одной живой душе.