— Не только родители не разрешили ей выйти замуж за поэта! — воскликнул советник, и его желтые руки, лежавшие на столе, сжались в кулаки. — Сам князь через отца Маринки запретил ей встречаться с бедным студентом, который, собственно, был всего лишь комедиантом. Знать недолюбливала чешских поэтов и комедиантов, да и большинство граждан относились к ним как к бродягам. Отдать за такого дочь? Боже упаси, пусть лучше утопится!
— Ах, пан советник, пан советник, вы думаете, я сама не знаю. Еще и нынче здесь сохранились такие взгляды.
— И в Пльзени тоже, сударыня. И в Праге. Всюду!
— Розина Фассати знала обо всем, Маринка сама рассказывала ей. Да только Розина об этом никому словом не обмолвилась, даже после смерти Маринки.
— Достойная женщина, — заметил советник. — Нынче таких уже мало.
— Я тоже ни о чем ее не расспрашивала.
— Да, да, таких вещей касаться нескромно. Жизнь Марины была тяжкий крест. Когда умер ее отец, старый Штих, они переехали из лесничества не то в Тынец, не то в Бродец, и у нее там было двое внебрачных детей. Словно бы назло всем — и матери, и князю Конопиштьскому.
— Это уже другая история, — сказал советник. — Я об этом мало знаю, да, откровенно говоря, и не интересовался.
— Печальная история молодой красивой женщины, тщетно жаждавшей любви и счастья.
процитировал старый советник, чуть шевеля губами.
Он уже собрался уходить и сказал, подняв руку, словно указывая на что-то:
— Как живого вижу Гинека, вот он, молодой красавец, стоит на Червеных холмах, прижал руку к груди и задумчиво созерцает наш край... Да, уверяю вас, сударыня, — Мах опять оживился, — славной страницей истории города останется приход автора «Мая» в Раньков; тут он сыграл в спектакле и ночевал в семье Маха, дом номер пятьдесят.
Старушка живо кивала.
— Как же, как же, пан советник, разве такое можно забыть!
Советник распрощался, поблагодарив за сердечный прием и угощение.
— До новой встречи в будущем году, друг мой.
— Не знаю, не знаю, обещать не могу... В мои годы, сударыня, не знаешь, когда пробьет твой час. Я уже и вижу и слышу плоховато.
Сопровождаемый хозяйкой, он стал, опираясь на палку, осторожно спускаться по лестнице. Когда его нетвердые шаги затихли, тетушка Бетти постояла в раздумье, глядя в пространство. В ней ожили воспоминания о счастливых днях ее первой и пылкой любви, о которых она никому никогда не обмолвилась ни словом. Вспоминая их, она шептала:
Глава шестая
На другой день рано утром Мария Хлумова разбудила сына, одела его и отнесла к мужу, который уже сидел на козлах телеги с плетеным кузовом. Молодой конь ударил в землю копытом, заржал и тронул с места. Телега выехала за ворота. Хозяйка помахала рукой:
— Счастливого пути!
Словно бы они уезжали бог весть куда!
За городом, на радость Петршику, Хлум пустил коня рысью.
Серебристая утренняя дымка сменилась золотым сиянием дня, но когда Хлум с сыном возвращались домой, летняя жара сгустилась до духоты и свинцовая туча покрыла небо.
Вдали зарокотал гром, дождь и молния примчались на огненных крыльях. Гроза настигла Хлума с сыном, и Петршик заплакал от страха. Отец завернул его в попону и уложил на дно телеги, — говорят, если ударит молния, она может убить возницу или коня, а тому, кто лежит в телеге, ничего не станется.
Ближайшим строением был трактир «Под орехом», но и до него не близко, надо миновать три холма. Хлум подстегнул коня, и тот, весь дрожа, фыркая и вскидывая голову, помчался навстречу грозе.
Небо разверзлось, чтобы послать гибель роду человеческому.
Хлум уже миновал первый и второй холм, остался еще один. Конь несся, едва касаясь дороги копытами, словно плыл. По сторонам мелькали деревья, ветер пригибал их чуть не до земли. На перепутье, поперек дороги, лежал тополь, сраженный молнией. Пекарь в последний момент заметил его и попытался остановить коня.
Но тут небо вдруг словно раскололось, ослепительный блеск и грохот оглушили коня и хозяина. Хлуму показалось, что он падает в пропасть; он, наверное, и не очнулся бы, если бы на его руку не были намотаны вожжи. Конь понес, разорвал постромки и потащил хозяина по земле.