На третий день пришел рассыльный из общины, низкорослый дядька в засаленной шляпчонке, чтобы вручить военнообязанному Иерониму Зруцкому повестку о явке через две недели — «чисто умытым и опрятно одетым» — по месту приписки, на призывной пункт в Бржезнице.
Гарван усмехнулся и покачал головой.
— Не могу ее принять, сударь. Этот ваш рекрут навострил лыжи. Улетела птичка. Ищите его в другом месте. Где именно, не могу знать, пан начальник, или как вас там, уважаемый.
— Нечего валять дурака, — сердито оборвал его рассыльный и ушел.
Осенью, когда цирк Зруцкого прибыл в Клатовы, к Гарвановым пришел полицейский и справлялся о Иерониме. Есть, мол, приказ о его аресте за уклонение от воинской повинности. Страж закона долго допрашивал Гарвановых, не веря, что родители ничего не знают о своем сыне. Разговаривая около фургона, он был еще вежлив, но, войдя в фургон, ругался, топал ногами и грозил арестовать всю семью.
После роковой ссоры и ухода Иеронима Гарвановым пришлось туго. Во всем не хватало Иеронима, его смекалки, его умелых рук. Мать потихоньку плакала и огрызалась на мужа. Где парень? Схватят его, заберут в солдаты, а после армии станет из него бродяга, пропащий человек, каким непременно быть и Гарвану, если, не дай бог, она, Ружена, отдаст богу душу.
Не продать ли цирк и снова открыть тир с каруселью, подумывала она. Зажили бы спокойно! Никаких хлопот, все идет само собой, без особого труда заработаешь пускай и небольшие деньги, — на пропитание хватит. Продать, обязательно продать этот противный зверинец!
Но годы шли, а у Ружены все не хватало духу осуществить свое намерение.
Был бы жив Зруцкий, все было б иначе, ей жилось бы как у Христа за пазухой. Иероним вылитый отец. А Альберт пошел в Гарвана, оба русые и похожи друг на друга как две капли воды. Он такой же бесталанный, как Ченек. Слава богу, хоть в лошадях знает толк, это у него тоже от отца. А от матери твердый характер, рассудительность и терпение — важные свойства, важнее многих других. Альберт всего достигнет в жизни, именно он, а не горячий, нетерпеливый Иероним, не Жанетта или ее будущий муж, чужой человек, в которого она влюбится. Разве что если он будет похож на Зруцкого... не дай бог, чтобы на Гарвана! Нет, Жанетта выйдет замуж за кукольника, а не за циркача!
Иногда Ружене казалось, что темноволосая Жанетта — тоже дочь Зруцкого. Никак Ружене его не забыть! Ей часто грезилось, что он еще с ней, она слышала его шаги, ей чудились его ласковые прикосновения, она ощущала его дыхание. Наслаждением была близость с ним, а не с Гарваном. Зруцкий мертв, но навсегда остался в ее сердце. А Жанетта словно была его ребенком, она похожа на него, как и Иероним.
Ружена до сих пор раскаивалась, что вышла замуж за этого драчуна Гарвана. Впрочем, все мужчины стоят друг друга, — кроме Зруцкого, конечно, — все они хамы, грубияны или лентяи, больше думают о водке да о гулянке, чем о жене и семье.
К Альберту мать была несправедлива: юноша не только знал толк в лошадях, он стал жонглером, акробатом и огнеглотателем, — в общем, умел все, что нужно в цирке.
Жанетту все понемногу учили верховой езде, она очень старалась, ей нравилось быть наездницей. А старый Резек занимался с ней гимнастикой, и она стала «гуттаперчевой девочкой».
Через полгода после того, как Жанетта окончила начальную школу, Резек, возвращаясь из трактира морозной январской ночью, заблудился, упал в реку и утонул. Это было в городе Тын над Влтавой. Утонул он у самого берега, на отмели, к утру подморозило, и утопленника пришлось вырубать изо льда топором.
— Бедняга хвалился, что ему любой мороз нипочем! — вспоминал Гарван. — Рассказывал, помню, что шел он однажды из трактира и свалился в лужу, а встать не смог, так и уснул. Утром проснулся, глядит, в лужу вмерз! И ничего, даже не простыл ничуть, хоть и превратился почти в сосульку. Ах, Альфонс, Альфонс, что ж ты наделал!
Альберту тоже вспоминались похвальбы покойного.
— Видел бы ты, каким я был акробатом! Глаза бы вытаращил! — хвастался Резек перед Иеронимом, а после его ухода — перед Альбертом. — Акробату нельзя жениться, жена высосет все силы, и — пропадай карьера! — философствовал он. — Со мной так и вышло. Жениться можно тем, кому для работы не нужны крепкие мускулы. Сколько я встречал акробатов, которым женщины размягчили мускулы в кисель! — И, кивнув в сторону Гарвана, шепнул: — Спроси-ка вот хоть его, кто его положил на лопатки? Спроси-ка своего отца, не Бернадетта ли Субироус... Само собой, звали ее не Бернадетта, а коли не ошибаюсь, Барбора Симайзлова, но имя это ей не нравилось: циркачкам всегда не нравится свое настоящее имя. Она была страсть какая набожная, эта Барбора, прочла, видать, в какой-то книжке про жития святых и выбрала себе имя Бернадетта Субироус. Дескать, была такая святая угодница, бедная-пребедная, богородица взяла ее к себе живой на небо. Может, и Барбора на то же рассчитывала? Так вот, она жила с твоим папашей, липла к нему как репей, пока он был крепкий и знаменитый. А потом ушла к венгру Иштвану Кёнеди, который поборол его. Но и венгра она довела — совсем погубила. Жена Кёнеди за это перебила в драке ей железным ломом ногу, и Бернадетта больше не смогла танцевать. Вот что значит женщины, парень!.. Что после сталось с этой святой угодницей, никто не знает. Уж на небо-то ее живьем не взяли, это как пить дать. Коли жива еще, то наверняка побирается в общине, где родилась, потому что изо всякого другого места ее бы вытурили, эту сердцеедку. М-да, с нищенской сумой да с посошком ходит, наверное, от дома к дому. Но хороша она была, этого не отнимешь. Только очень молода для твоего отца. Как и твоя мать...