Ну, что-то вроде этого и у меня с моим романом «Пламя». Только не на фаготе соло, а на саксофоне. Так и передайте.
После написал:
«Непросто с ней, зато нескучно. Здесь не про магму. К тому же волосы не красит. И делать этого не будет, я уверен. Тёмно-каштановые. С золотой искрой на солнце. Такими пусть и остаются. Бог даст, привыкну. Полюблю. Уж не помешает эталон… и этот… камень преткновения.
Чуть не забыл: и не стрижётся Яна под Мирей Матье. Ни под Ирину Понаровскую. Ни под кого-то.
Католичка, инославная – чинопоследовательно и с открытым сердцем присоединим любовно к православию.
Вот восстановится в Ялани церковь Сретенья Господня или там, в Ленинграде, Воскресения Христова лет через десять, и исправим.
Я постараюсь.
А Оладушкин?
А что Оладушкин?.. Не крепостная же стена, и сдвину. Пусть пребывает там, в своём палеолите. Только без Яны.
Яна.
Яна.
Конец романа (романов).
Я – в самолёте. Курс – на запад. По ходу ночи. Теперь никто её не съест.
Дома не выспался, уснул.
Во сне обдуривая время.
Под саксофон – в моих мозгах наигрывал слащаво, dolce.
Но перед этим кто-то мне шепнул в духе совсем «унылого» уж романтизма:
– Ах, грёзы, грёзы.
Гнусно, картаво, не попав в тональность.
Не мистер Траут?
Нет, не он.
Но кто-то ж сделал это…
Кто-то.
