Подобия не может просто быть – исключено. Ни в малом, полного – и вовсе. Связь ради связи мне не интересна. Не Казанова. И не Дон Хуан. Может – увы, а может – к счастью. Доблесть – одну любить и быть ей верным. Считаю так. Считать ли хочется. Считаю. Но если та одна, единственная, несравненная…
Здесь не об этом.
Так, по крайней мере, заявляют. Нет, не замужем, свободные, закабалить себя ещё не удосужились, мол. Во всяком случае, я ни у одной из них не замечал на пальце обручального или венчального кольца. Правда, и снять и положить его в карман несложно… Кто-то из девушек, возможно, и скрывает. Имеет право. Я иногда вот тоже вру – будто женат. Не с целью подло жертву обмануть, не оскверняю себя злостной ложью. По ситуации. Жена – француженка – живёт в Париже. Временно. Жду не дождусь. Скоро нагрянет. В ближайшем будущем ли я туда уеду. Разлука долгая для брака – гибель. Когда «жена» испанка, то – в Мадриде. Стран в мире много, врать ещё да врать. Мягче скажу, речь всё же о себе, не врать, а балагурить. Язык без костей. Как у кого, не знаю, – у меня. Прикусывая, убеждаюсь – без каркаса. Совесть не мучает – никто ж при этом не страдает. Никто не верит мне – поэтому. Я же не популярный, страстный бард, без перерыва и без устали не «набираю вечное ноль семь». Без обязательств. Поболтали – разошлись. Ну, иногда и правду говорю. По ситуации опять же.
Дед Рыжего, Чеславлева Володьки, моего друга детства, Иван Захарович Чеславлев, глянув на них, студенток наших, бегло, но дальнозорко, трубкой попыхивая шумно или настойчиво её, уже угасшую, посасывая в тщетной попытке оживить, определил бы без раздумий:
«В самом прыску».
И всем понятно. Будто он «здравствуйте» сказал.
Не только дед Иван, и много кто другой в Ялани. К примеру, мой отец. Без оханья и аханья, без цоканья и без причмокивания. Как об обычном, заурядном. О прошмыгнувшей мимо по своим делам собаке. О наплывшем облаке на солнце. О прогремевшем только что и надымившем в поднебесье самолёте. О сенокосе. О погоде. Так же. Невозмутимо, беспристрастно.
Это они, отец и дед Иван, ну и другие их ровесники в Ялани – по перезрелости. Я, может, менее спокоен – тоже по возрасту. Но…
«Первым делом, первым делом самолёты, ну а девушки, а девушки потом».
Археология, конечно, не такая помеха, как самолёты. И…
Ох, не туда куда-то понесло.
Илья мурлычет эту песенку. Под настроение. Юбку увидел – вот и настроение – не пропускает, ни короткую, ни длинную, всякого цвета и фасона. Хотя в любимых у него другая песня. July Morning. Uriah Heep. There I was on a July morning Looking for love… Эту безостановочно, будто прилипла к языку, не отлипает. Даже когда играет в карты или в шахматы, щуря глаза от дыма сигареты. Курит «BT» или «Родопи». Marlboro, где-то же достаёт, или Camel – со стипендии. Мой однокурсник. Со средних веков. Так только барышням и представляется: «Илья – по имени, по специальности – медиевист». Действует. Глаз после от него не отрывают барышни, слушают его, «медиевиста», байки, рот раскрыв. Про Меровингов, Каролингов. Перемешав исторические личности с легендарными, приплетет и Нибелунгов. И Марию Французскую. И короля Артура с его рыцарями. И Тристана и Изольду. Всех до кучи. Умеет. Из современной жизни у него историй и того больше. Как у дурака фантиков. «Фантик» на любую тему. О чём бы речь ни завели в компании. «Есть у меня один знакомый, а у знакомого – знакомый, вот он…» Или: «У моей приятельницы есть подружка, так вот она…» Неисчерпаемо. В друзьях детства у него Боря – в одном доме живут, возле «Горьковской», – сын одного из авторов этой песни. Про девушек и самолёты. И мне на ум сразу пришла – часто уж очень её слышу. От Ильи. От начала до конца не исполню. Память полностью не держит. Стало для меня обычно. Остарел, как мама в шутку бы сказала. Остарел, давно уже не мальчик. Либо начало, либо конец, из середины ли куплет. От любой песни. Одну только на зубок помню. «В лесу родилась ёлочка, в лесу она росла». Словно вбито, вкручено ли, и с обратной стороны зашплинтовано – не выдрать. Раньше, до службы на ТОФе, всё в меня каким-то образом вмещалось, нужное и ненужное, как губка, впитывал. Частушки разные. Знал их если не тысячу, то сотню. Им, «неприличным», здесь не место. После службы память моя сделалась избирательной, самоуправной. Солью морской её забило, что ли, – надышался. Что-то нужное, как ни старайся, не заставишь вызубрить, а ненужное – пожалуйста. Вот зачем мне имя какого-то патриция софиста? Тиберий Клавдий Марк Аппий Атилий Брадуа Регилл Аттик. Пробежал в какой-то книге взглядом – оп-п! – и каждой буквой зацепилось, как репей к штанине. Теперь живи с ним, с этим именем. В святцы вписывай. Или дата: 1 декабря 1135 года – не оставив после себя законного наследника, английский король Генрих I, по прозвищу Боклерк, четвёртый сын Вильгельма Завоевателя, отравился миногами. Зачем мне это в памяти держать? Своих забот мало? Перечислить, чтобы получить зачёт, находки с какой-нибудь палеолитической, мезолитической или неолитической стоянки – никак. Чопперы, чоппинги, рубила, остроконечники, скребки, отщепы, нуклеусы… галечные орудия труда. Камни и камни. Булыжники оббитые – мало ли где и как за миллионы лет их пошвыряло. Крупнее, мельче. Толще, тоньше. Овальнее, круглее. Мне это скучно. И человек ли делал их? Не обезьяна? Пусть и самая что ни на есть высокоразвитая.