Вошёл под редкий и ленивый лай собак. Свернул на перекрёстке в сторону Таниного дома. Гляжу – на месте.
Боже, боже…
«Когда-то у той вон калитки мне было шестнадцать лет, и девушка в белой накидке сказала мне ласково: “Нет!” Далёкие, милые были!.. Тот образ во мне не угас. Мы все в эти годы любили, но, значит, любили и нас».
И не иначе.
Подступил к палисаднику. Как будто сам его и мастерил – изучен до каждой штакетины. Немудрено за столько посещений… Там, где сокровище… Конечно. Стою – как проваливаюсь. Или – взлетаю. То есть не чувствую опоры под ногами. Кедр – сибирский, не ливанский – виден на фоне блёклого звёздного неба, месяц, будто играя со мной в прятки, в кроне его затаился, но безуспешно: от меня не спрячешься – я зоркий, как ночная охотница-птица. Сейчас – и вовсе. Обострённо. Крыша под обомшелым уже шифером. Чердак… Сколько ночей коротких летних провели там с Таней. Там и случилось очень важное, непоправимое, хотя…
Она вот помнит?
Я – до смерти. Будто не я – в меня тогда через молчание её, через зрачки, как дыры Чёрные, проникло. И что-то вытеснило безвозвратно.
Невинность?
Или безмятежность?
Ну, что-то вытеснило – стал неполным. Или, точнее-то, нецелым.
Так и живу, в таком вот состоянии. Когда привыкну?
В окнах, что в улицу, темно.
Сердце колотится в груди, как у пойманной и зажатой в ладони синицы. Ласточки. Летучей мыши. Есть у них сердце?.. Есть, разумеется. Не у меня же одного. Хотя…
Боюсь, что кто-нибудь услышит, – так неуёмно. Но кому тут?..
Кому, кому. Да уши и у стен… И у деревьев.
Сердце – как пулемёт. Сейчас заклинит, перегревшись.
Только куда вот он строчит? В пустое?..
В живое, самое что ни на есть живое: или тут смерть приму, или навек останусь полоумным, – то есть в меня же и строчит, ни пули мимо, ни осечки.
Который раз уже твержу в уме в ритм сбесившемуся сердцу из песни, что мы часто распеваем с мамой, строчку:
«Ах! За!-чем! Э!-та! Ночь! Так! Бы!-ла! Хо!-ро!-ша!?»
«Ах зачем эта ночь так была хороша?..»
Одну и ту же. Привязалась, не избавиться – как клещ в язык вцепилась, и не сплюнуть.
Через забор перебрался в ограду. Собаки нет. Если не лает. Не спит же. Когда-то Соболь у них был. Давно. Помню.
На кухне свет.
Во все глаза высматриваю. Вижу:
Сидит Таня (Татьяна) за столом, ноги под собой сложила по-турецки. Знакомо. Как знакомо. Мне так не сесть, и раньше, подражая ей, пытался – не получалось, теперь и вовсе уж – закостенел. В плавках она. В расстёгнутой мужской рубашке. Без лифчика. Такая же, не располнела. Разве что грудь – бережно не укроешь под ладонями, не уместишь…
Соски.
Чуть к ним внимание проявишь – и возрастают, лишь отвернулся – никнут. Переменчивы. Как месяц. Как луна. Но не по цвету…
Сердце моё, будто нащупывая выход, в виски протиснулось, громко колотит в них, как молотком, – не помереть бы. От счастья, слышал, тоже помирают. Но очень редко.
И так ещё:
Будто я своё ухо приложил к своей груди, как стетоскоп, – ох, перепонки чуть не лопаются.
Всё «будто», «будто», думаю…
И думаю: это не просто так, это же – время или его потаённое, из иного измерения, из параллельного, свойство. Не «будто» – так оно и есть.
Но лучше – «будет».
И это – время.
Вот не избавиться никак, не уклониться…
Разглядел:
На столе разложены и в руках у Тани игральные карты.
«Пристрастилась. Гадает, – думаю. – На что-то. На кого ли?..»
«Неужели?! Король червовый там не выпал?»
Короткая причёска… Постриглась, значит. Под Мирей Матье.
Да, интересно.
И тут меня как будто, улучив момент и со всего размаху, в дых ударили – дыхание перехватило:
Волосы у неё не пегие, а чёрные. Как уголь.
Она покрасилась!.. Покрасилась?!
Ну, не парик же.
Стою. Не двигаюсь. Как столб. Телеграфный. Или электрический. Вроде и провода к ушам моим, как к изоляторам, прикручены – громко гудят, всё заглушая. Не понимаю сам себя. Не узнаю. Чувства во мне как будто выжгло разом сильным током. Ты это? Я. Олег? Олег. Истомин? Вроде. Да – Истомин!.. И без сознания. Как бабочка. Как «шшур». Родился только что – так будто. Хочу кричать – и не могу, ударить некому меня, чтоб закричалось, как новорождённого, шлёпнуть. Лучше б, конечно, по лицу. Наотмашь.
Или как будто кто-то мощный и великий взял меня за плечи аккуратно, крепко встряхнул, и из меня всё высыпалось. Дно прорвалось, и вышел дух…
Или иначе:
Я вдруг почувствовал свой настоящий возраст. Будто до этого момента чересчур тугая, неподатливая пружина, соединяющая меня с моим прошлым, не позволяла мне оторваться и отдалиться на должное расстояние от моей юности, лопнула только что – я повзрослел. В одно мгновение. Так иногда седеют люди.