Бургомистр закашлялся, налил в свою кружку немного пива из стоящего рядом медного кувшина, сделал глоток.
– Городская казна опустела, и вам следует знать об этом, – продолжил он, отставляя в сторону кружку. – Кленхейм больше не может никому выдавать жалованье, не может расходовать средства на нужды общины, не может пополнять запасы зерна, как это делалось прежде. При этом не позднее Михайлова дня городу надлежит уплатить в казну наместника полторы сотни талеров годовой подати. Так обстоят дела. И теперь нам необходимо решить, что делать со всем этим дальше.
В зале поднялся ропот.
– Пусть скупщики выплатят долги зерном, – нахмурившись, произнес Курт Грёневальд.
– Или оружием, – добавил Эрнст Хагендорф.
– Невозможно, – повел рукой бургомистр. – Магдебург объявил войну императору, и магистрат не станет сокращать городские запасы.
Сидящий на задней скамье Георг Крёнер пробормотал:
– Господи Иисусе, снова война…
– Что же тогда шведский король? – привстав со своего места, спросил лавочник Шлейс. – Он придет Магдебургу на помощь?
– Откуда нам знать про это, Густав? – поморщился в ответ казначей. – Разве об этом идет сейчас речь?
Шлейс примирительно улыбнулся и сел на скамью.
Вслед за ним в разговор вступил Карл Траубе.
– Зачем себя хоронить, не использовав всех возможностей до конца? – вкрадчиво начал он. – Скупщики не желают платить по счетам – что ж, это весьма скверно и не делает им чести. Однако мы можем принудить их сдержать свое слово. Обратимся к суду наместника.
– Бесполезно, – кисло произнес казначей. – Наместник не пожелает нас слушать. Скупщики ходят у Его Высочества в кредиторах. Как ты думаешь, чью сторону он займет?
– Прежде мы выигрывали тяжбы в высоком суде, – заметил Якоб Эрлих. – Нужно добиться уплаты долга.
Но казначей только махнул рукой:
– Прежде наши правители не заключали союзов с иностранными государями и не восставали против кайзерской власти. А сейчас Христиан Вильгельм намерен выцедить из своих подданных все, лишь бы выслужиться перед стокгольмским двором и продолжать войну. Магдебург плотно зашил свой карман, и нам ничего из этого кармана не перепадет, уж будьте покойны.
– Нужно добиться уплаты долга, – упрямо повторил Эрлих. Его холодные светло-голубые глаза медленно наливались злостью.
– Якоб, мы сделали все, что могли, – мягко сказал бургомистр. – Что нам еще остается? Сейчас не самое подходящее время, чтобы ссориться с Магдебургом.
– А я, – добавил казначей, – хочу напомнить тебе, Якоб, что если бы не твоя скупость, то деньги были бы давно выплачены. Помнишь того крещеного еврея из Лейпцига, Йозефа Траутмана? Он был готов приобрести магдебургский долг с уступкой тридцати процентов. И что же? Ты отказал ему, хотя я предупреждал, что условия выгодные. Во многих других землях Империи векселя учитывают за половину, а то и за треть стоимости. Вини себя и свое упрямство. И не требуй, чтобы мы, как последние идиоты, подавали наместнику жалобы и просиживали штаны в канцеляриях.
Кровь прилила к лицу цехового старшины, и он уже собирался ответить, но Хоффман опередил его:
– Не нужно ссор. Сейчас нам следует разобраться с делами. В первую очередь надо решить, как уплатить Магдебургу подать.
– Я не собираюсь ничего платить, – каркнул со своего места Фридрих Эшер, тучный, высокий старик с бугристым лицом и слюнявой нижней губой. – Не понимаю, какого черта мы должны что-то отдавать Магдебургу до тех пор, пока они не рассчитаются с нами. Чертовы дармоеды!
Фридриха Эшера никто не любил. Он был груб и постоянно затевал ссоры с соседями. Однажды он проломил палкой хребет соседскому псу, случайно забежавшему к нему во двор. Впрочем, со своими домашними старый мастер обращался не лучше: его жена и дочь часто выходили из дому с кровоподтеками на руках; они никогда не улыбались и никогда не смели поднять на Фридриха глаз. Единственный человек, к которому старик относился по-доброму, был его сын, Альфред. Спокойный, доброжелательный юноша, лицом и характером он больше походил на мать, нежели на отца. Фридрих любил сына – настолько, насколько он вообще мог кого-то любить. В день совершеннолетия, когда Альфреду исполнилось шестнадцать, он подарил ему куртку, сшитую в Магдебурге на заказ. Куртка была из мягкой кожи, с серебряными пуговицами и стоила очень дорого. Со стороны Эшера подобная щедрость казалась удивительной. Даже Курт Грёневальд, первый городской богач, не делал своим сыновьям подобных подарков.
– Не платить им? – переспросил Эшера казначей. – Очень мило, что ты нам подсказал. Но позволь узнать: как мы поступим, если наместник направит в Кленхейм солдат?