— Николай и Мария! — окликнул их комиссар. И услыхал в ответ голос Похлебаева:
— Мы не можем бросить вас в беде…
— В чащу и на Дубовляны! Это приказ. Выполняйте! И не медлить!
Федоров дал две короткие очереди, два эсэсовца, первыми переходившие ручей, уткнулись носами в осоку. Над головой Федорова просвистели пули. Из редкого кустарника заболоченной полоски, которую держал на прицеле Хатагов, мелькнула одинокая фигура и скрылась за кустом. Спустя несколько секунд вслед за нею показались еще четыре человека и залегли. Хатагов направил дуло автомата на них и стал выжидать, когда они поднимутся. Но четверка эсэсовцев и не собиралась подниматься — дальше поползли. Подпускать их ближе было рискованно, и Хатагов хотел уже нажать на спусковой крючок, как вдруг увидел, что укрывшийся за кустом человек привстал на колени и, изо всей силы метнув гранату в четверку эсэсовцев, припал к траве. Хатагов бросился на землю.
Когда он поднялся, то увидел, что граната легла точно в цель — все четверо эсэсовцев были убиты.
А через несколько минут он уже видел ползущего прямо на него Плешкова.
— Откуда ты взялся? — спросил Хатагов.
— Не говори со мной, Дядя Ваня, — уши взрывом заложило! Не слышу ни черта, — проговорил каким-то грудным голосом Плешков и добавил — В чащу бы сейчас рвануть, в чащу…
Хатагов кивнул ему, указывая на лежавший рядом ствол: дескать, занимай оборону.
После нескольких попыток окружить партизан эсэсовцы изменили тактику. Они открыли шквальный огонь. Пули засвистели над головами. Заработал пулемет.
— Ложись! — крикнул Федоров Хатагову, который стоял за стволом дерева. Но тот уже видел, как эсэсовцы поднялись во весь рост и, строча из автоматов, пошли в атаку. Хатагов открыл огонь по фашистам, за ним ударили автоматы Сергея и Федорова.
Но черные фигуры эсэсовцев приближались. Надо было во что бы то ни стало остановить их, заставить лечь. «Сколько их?» — подумал Федоров.
Тем временем группа эсэсовцев перешла ручей и перебежками начала заходить в тыл партизанам. Положение становилось критическим. Тогда Федоров поднялся и метнул связку гранат. Раздался оглушительный взрыв, и на мгновенье стрельба прекратилась.
— Перебежкой в чащу! — скомандовал Федоров.
Так маленькая группа отважных народных мстителей, прикрывая огнем друг друга, начала с боем отходить в чащу. И когда они углубились настолько, что стали недосягаемы для фашистских пуль, Хатагов спросил:
— Раненые есть?
— Да вроде все целы, — ответил Федоров.
— А ты как, не ранен? — спросил Хатагов Ивана Плешкова, наклонившись к самому его уху.
— Нет, Дядя Ваня, — ответил тот. — Между прочим, я уже не глухой, отпустило.
Все шли быстро, по прямой, чтобы до рассвета успеть в Дубовляпы. Им вдогонку, наугад, долго еще строчил пулемет, пока эсэсовцы не поняли, что и на этот раз партизаны от них ускользнули. Теперь фашистам оставалось одно — подобрать убитых и оказать помощь своим раненым.
Похлебаев и Мария Осипова не могли далеко отойти и с нетерпением поджидали своих. Альма, сидевшая в ногах Похлебаева, первая дала знать о приближении незнакомых ей людей.
Узнав, что раненых в группе нет, Похлебаев и Мария Борисовна очень обрадовались.
— Я больше всех радуюсь, — сказал Похлебаев, — я и так чувствовал себя виноватым…
— Это напрасно, — ответил ему Хатагов. — Вы с Марией Осиповой сейчас важнее всех нас.
Пожелав друзьям удачи, Похлебаев обходными путями пошел в лесничество. Альма никак не могла его понять и норовила свернуть в сторону, выпрямляя путь.
К усадьбе он подошел перед рассветом. Подошел с тыловой стороны и, отодвинув доску в заборе, впустил во двор Альму. Собака вошла, повернулась и стала ждать хозяина. «Иди, Альма», — шептал Похлебаев. Альма постояла, пытаясь понять, чего от нее хотят, и спокойно пошла к своей будке. Николай быстро пролез в щель, прикрыл ее за собой, подошел к будке, взял Альму на цепь и направился к сеновалу. Там он снял с себя комбинезон, разулся, лег и с наслаждением вдохнул густо настоянный на душистом сене воздух. «Ну и передряга», — подумал он, засыпая.
Разбудил его бешеный лай овчарки. Привстав, он прислушался. Понял — эсэсовцы пришли с обыском. Теперь по всей округе пройдут обыски и облавы. Поразмыслив немного, Похлебаев решил не отзываться на шум и снова лег на сено.
До его ушей донесся стук в дверь. Он слышал, как знакомо звякнул железный засов и скрипнула, открываясь, дверь.
— Вер ист хир? — послышался вопрос, заданный, видимо, эсэсовским офицером, пришедшим с солдатами обыскивать дом.