Мария Григорьевна, как шла первой, так первой к ним и подошла. Они ее как воронье облепили Вижу — полицаи. Все у нее из корзины вытряхивают, обыскивают, документы спрашивают. Она вся дрожит. Я при виде такой картины ужаснулась и чуть не вскрикнула. А тут на меня нервный смех-то и напал. Рассмеялась я, а один полицай услышал, бросил на меня свирепый взгляд, от-делился от четверки и, подойдя ко мне, гаркнул:
— Над кем смеешься?
Я со страху-то начала ему говорить, и все не так, как надо.
— Смеюсь, — говорю, — что народ вас так боится.
— А вот мы сейчас вывернем наизнанку твою корзину, тогда посмотрим, как ты будешь смеяться.
У меня все внутри так и похолодело. Чувствую, что пропаду, а как спастись — не знаю. Приложила ладонь к уху, переспрашиваю.
— Ты что, глухая? — орет он мне в самое ухо.
— Глуховата, глуховата немного, — говорю ему, а сама соображаю, что же делать-то.
— Корзину, глухая тетеря, вытряхивать буду, поняла?
— Поняла, голубчик, поняла, — отвечаю ему, — выпить надо.
Смотрю, глаза его чуть подобрели. Ага, думаю, клюет на этого червячка.
А трое полицаев уже обыскали Марию Григорьевну, документы проверили, она и пошла. А я стою сама не своя. Гляжу, те трое теперь ко мне идут. Подошли вплотную.
— Ну, — говорит один из них, — чего рот разинула? Давай вытряхивай все из корзины.
— Мы тебя, — стращает другой, — к господину Вилю отведем.
Я знаю, что все это они могут сделать. А сама стараюсь придумать что-нибудь, чтоб полегче обыскали. И держусь из последних сил, потому что если хоть один мускул дрогнет на моем лице или голос чуть изменится — этим выдать себя могу. Собралась я с силами и говорю им:
— Ну что ж, власть ваша, обыскивайте!
Смотрю, а один полицай сзади заходит, видно, хочет стукнуть под донышко корзины. Я поскорее поставила корзину на землю, присела на корточки и стала бережно выкладывать из корзины яйца. А мозг лихорадочно работает: что бы еще придумать. Моя медлительность вывела из терпения старшего полицая, того, который первым подошел ко мне.
— Сидит, как утка. Давай живее, не то поддам ногой. Слышишь, ты?
— Власть ваша, — говорю, — поддашь, да только что вы сами-то от этого иметь будете? Только мне горе причините, а себе никакой выгоды.
Полицай понял, на что я намекаю. Он хитро прищурился и спрашивает:
— А что у тебя есть? Что можешь дать?
Ответ у меня уже был готов:
— Знаю, хлопцы, что мало зарабатываете. Вот сколько наберу денег — все ваши будут. Будет на два литра — ваше счастье. Если меньше — не обессудьте.
Как только я назвала их хлопцами, они все вчетвером и глаза вытаращили. Дескать, вот еще, приятельница объявилась. Пошушукались меж собой, и снова старший обращается ко мне:
— Ну, ладно, давай, сколько там у тебя…
Набрала я двадцать пять марок и показываю ему. Посмотрел он, покачал головой:
— Мало! Нас четверо — по чекушке и то не выходит, А я ему:
— Да не мелочитесь, хлопцы. Я вам еще пяток яиц подкину на закуску. А если и этого мало, то ведите меня не только что к Вилю, а к самому лешему на рога.
Ну, думаю, все что могла, как истая торговка, использовала в свою защиту. И аргументов больше не осталось.
Они опять пошушукались, и слышу над самым своим ухом:
— Ну, ладно. Клади яйца в пилотку. — И подставил мне свою шапку под самый нос.
У меня несколько яиц уже было выложено на землю, я подняла их и пять штук положила ему в шапку, а остальные поспешно стала укладывать обратно в корзину. Но пилотка полицая торчит и торчит перед самыми моими глазами. Я ее легонько отстраняю рукой, поднимаю голову, смотрю на него:
— Чего тебе еще от меня надо? Что суешь пилотку под пос?
— А марки где?
И правда, в этом переполохе я деньги ему не отдала, а обратно в карман жакетки положила.
— Хорошо, — говорю, — сейчас отдам ваши деньги.
Уложила все в корзину, бросила ему двадцать пять марок в пилотку, подняла с земли корзину и хотела уже идти. А он кричит:
— Подожди! Может, ты не все марки положила?
— Знаешь что, — вскипела я, — на черта мне ваши марки вместе с вами сдались!
За эти слова он мне дал такого тумака, что я, стараясь устоять на ногах, пробежала несколько шагов да так и пошла своей дорогой, радуясь, что вырвалась из этого ада.
Дальше я пошла по направлению к деревне Паперни. Шла и думала: «А каков же будет следующий партруль?» В кустах меня поджидала Мария Григорьевна. Вместе мы благополучно прошли Паперни и несколько других деревень. Уже и Минск стал виден. А на дороге, у входа в столицу Белоруссии, стояла старая деревянная будка. Она и теперь, проклятая, там стоит. Падали вокруг нее бомбы и немецкие, и, позднее, наши. Все кругом сгорело, а будка стояла и дьявол ее не брал.