— Врать не умею, а если Дядя Коля не верит, то и говорить не хочу, — притворно обиженным тоном проговорил Плешков.
— Чудак ты, — сказал Дядя Коля, — это я так, для затравки. Говори!
— Идем мы с задания, — начал Плешков, — четверо нас в группе. Пришли в деревню Сосенки, зашли в крайнюю хату, а старуха, что в хате была, шепчет: «Вон там, в хате Мокроусихи, восемь карателей остановились». — «Сколько?» — переспрашиваю. «Восемь и один агромадный такой, что твой дуб. Начальник ихний», — отвечает бабка. Обрадовались мы, я и спрашиваю: «А обуты они во что?» — «Не приметила, — отвечает бабка. — Но верзила ихний, начальник, в сапоги обут, это сама видела». — «Ну что, хлопцы, рискнем?» — спрашиваю своих. Макар, конечно, первый согласился. «А как их взять?»— спрашивает. План у меня такой: «Ты иди, бабка, говорю, и пусти слух, что карателей, нет-нет, «освободителей», встречают по белорусскому обычаю хлебом-солью, жареными карасями, скажи, говорю бабке, что сама видела, как с рыбалки шел рыбак и целую корзину карасей туда отнес. Карасей жарят, водка есть, и на стол еду подают самые красивые девушки». Ну, бабка и пошла, а мы в хате сидим, ждем. Макар с автоматом в кустах укрылся. Тоже ждет. Смотрим, эсэсы по одному, тайком от своего командира, к нам в хату и потянулись. Только за порог, а мы — бац, кляп в рот, мешок на голову, руки свяжем, а после и его автомат ему на шею повесим. Не тащить же нам самим. Все шло хорошо, а как верзила ихний вышел, как будто заподозрил неладное, вскочил в седло и поскакал в Минск. Макар только видел, как сапоги его блестели. Обратно наш Хатагыч без сапог остался, потому что эти эсэсы, пойманные, мелкими оказались.
— И ни единой царапины? — поинтересовался Дядя Коля.
— Один синяк был, и то у карателя, — с ухмылкой ответил Плешков.
— Вот видишь, — проговорил Хатагов, обращаясь к Дяде Коле, — а ты говоришь— плохо стараются.
— Сдаюсь, сдаюсь, — отвечал тот, — меняю свое мнение. Вообще же о твоих хлопцах легенды по всему краю ходят. Говорят, что они и к летчикам руку приложили. Это верно?
— А-а, — рассмеялся Хатагов, — это наш комсомолец Николаев угостил фашистских летчиков. Он в столовой штаба ВВС, у Мюллера работает. Но ему не повезло.
— Ничего себе «не повезло». Целую неделю летчиков откачивали, — сказал Дядя Коля, — а после в больнице лечили. И не двух-трех, а четыреста пятьдесят человек! А «юнкерсы» и «мессеры» тем временем простаивали.
— Мы планировали их на небеса отправить, — с улыбкой говорил Хатагов, — а они отделались рвотой и поносом. Яд оказался залежавшимся.
— Так, — сказал Дядя Коля, вставая из-за стола, — пора и честь знать. Обговорили мы, кажись, все, если фашисты сунутся к нам — встретим. А ты, Иван, — обратился он к Плешкову, — сапоги доставай.
— Клянусь, Дядя Коля, — горячо проговорил Плешков, — вот не я буду, если завтра же сапоги или ботинки не достану своему командиру.
— Ну, смотри, — проговорил Дядя Коля, — завтра или послезавтра приеду проверю.
Поздней ночью Дядя Коля, обговорив и утвердив план совместных действий на случай нападения врага, отбыл в свой отряд.
А наутро по всей бригаде димовцев распространился слух: Хатагову Москва присвоила новое звание. Дело в том, что ночью была сброшена с самолета почта. В специальном мешке, на котором было написано «лично Юсупу», партизаны прощупали сапоги, френч с погонами и, как они уверяли, генеральские лампасы на бриджах.
Прежде чем посылку доставили в командирский блиндаж, люди по каким-то каналам успели распространить слух по всей бригаде. Куда ни ткнешься — всюду один и тот же разговор: Москва прислала комбригу новую военную форму и новое звание. Появились у партизанских костров «очевидцы», которые уверяли, что видели Хатагыча в генеральской форме. «Сапоги хромовые, блестят, как зеркало, кожаный реглан, серая каракулевая папаха, а на папахе красная лента, как у Ковпака. А еще в посылке был бочонок с коньяком, маленький такой, ну, литров на пять», — уверяли «очевидцы» и, сообщая подробности, делали вывод, что не самогоном же обмывать генеральское звание.
Когда эти слухи дошли до Хатагова, он вызвал Ивана Плешкова и спросил:
— Признавайся, твоя работа?
— Смотри в самое сердце, Дядя Ваня, то есть Юсуп, ни слова нигде не проронил! — отвечал тот, рванув на себе рубаху и обнажая грудь, чтобы командир «заглянул в сердце» своего адъютанта и поверил ему.
Видимо, как догадывался Хатагов, Федоров позаботился, чтобы ему прислали одежду. А кто пустил слух — выяснить уже было невозможно. Ему было очень приятно, что получил воинское звание, хотя далеко не генеральское, мысленно благодарил друзей за внимание, но его заботила сейчас мысль о серьезности положения бригады перед явно готовившимся наступлением фашистов на партизанский район. Был он крайне огорчен тем, что потеряна связь с Минском, что он не может передать последние важные новости Москве.