Восемь месяцев гитлеровские орды захлебывались своей кровью, стремясь захватить Севастополь. Сто тысяч вражеских вояк было за это время истреблено защитниками города-героя.
Но когда Севастополь окружила трехсоттысячная армия и на город обрушивали смертоносный груз 900 самолетов и 400 танков противника, когда заблокировали морские подступы…
В таких условиях защищать город дальше было невозможно.
Адмирал вкратце объяснил Астану, для чего он его вызвал.
— С сегодняшнего дня будете исполнять мои приказания. Будет трудно, однако командование надеется на ваш опыт, преданность Родине и личную храбрость.
— Понял, товарищ адмирал, благодарю за доверие. Разрешите идти?
Астан встал. Адмирал протянул ему руку. Зазвонил телефон. Командующий, не отпуская руки Астана, другой рукой поднял трубку.
— Как? Бомба? Близко? — быстро произнес адмирал, а потом в сердцах бросил трубку и посмотрел на Кесаева — Идите быстрее: в ваш корабль угодила бомба…
Астан не помнил, как выбрался из глубокого подземелья, как очутился у лодки, которую он оставил замаскированной.
Уже вскоре после его ухода над кораблем со стороны Балаклавы низко пролетел «мессер». Это видели матросы, однако им и в голову не пришло, что вражеский разведчик разглядел лодку, засек координаты. Пират вскоре вернулся, снизился, сбросил три бомбы и скрылся за горами. Все три бомбы упали совсем близко от корабля и повредили его: вышла из строя первая группа аккумуляторной батареи, прогнулись семнадцать шпангоутов, покоробило перископ и радиорубку.
Кроме того, разошлись в прочном корпусе швы четвертого отсека. Были и другие серьезные повреждения. Хорошо, что в это время команда отдыхала в укрытии вблизи бухты и осталась невредимой, даже никто не был ранен.
Астан застал команду за работой. К его приходу был объявлен аврал, работами по спасению корабля руководили инженер капитан-лейтенант Ланкин и инженер-механик Подлодин — опытный морской офицер.
Вскоре осмотреть лодку пришел и адмирал. Он посоветовался с экипажем, подумал и обратился к Кесаеву:
— Астан Николаевич, во что бы то ни стало надо вывести корабль отсюда и доставить в Килен-бухту. Как только проведете ремонт ходовой части — немедленно на Кавказ. Сможете?
— В Килен-бухту как-нибудь переползем, — ответил командир и, печально вздохнув, добавил: — Но без капитального ремонта корабль едва ли сможет преодолеть путь к Кавказскому побережью…
В Севастополе давно уже не было ремонтной базы. А израненный корабль провести по дышащему минами морю, сквозь вражескую блокаду на Кавказ было равносильно самоубийству. Оставить же его врагу было еще более позорно.
Адмирал положил ему руку на плечо и заглянул в усталые и печальные глаза, давая этим понять, что он не приказывает, а советуется.
— Спасти корабль невозможно? — спросил адмирал.
— Я еще окончательно не решил, товарищ адмирал, — ответил Кесаев, в раздумье опустив голову.
— Надо! Понимаешь, Астан, во что бы то ни стало надо спасти «Малютку», — продолжал адмирал, перейдя вдруг на «ты».
— Товарищ адмирал, это приказ командующего? — думая о чем-то другом, спросил Кесаев.
— Нет! Впрочем, понимай как хочешь, Астан Николаевич. Но сделай все, чтобы спасти корабль!
Уходя, он обернулся и добродушно добавил:
— Счастливого пути! Привет Кавказу! Действуй!
Кесаев понял, что бестактно было задавать такой вопрос адмиралу, и тут же поправился:
— Есть действовать, товарищ адмирал!
— Добро! Счастливого вам плаванья! — пожелал командующий и пошел торопливым шагом.
С минуту Астан смотрел вслед адмиралу и про себя подумал:
«Нехорошо получилось. Ему за весь Черноморский флот отвечать и за судьбу Севастополя… За каждого из нас… А я к нему с вопросом: приказ ли это? Да и какая разница: приказ или просьба командующего? Конечно, приказ — спасти корабль, любой ценой спасти!»
Он собрал команду в укрытие. Рассказав об обстановке и о том, что предстоит сделать для того, чтобы действительно любой ценой спасти корабль, приказал:
— Всем по местам. Корабль приготовить к буксировке в Килен-бухту.
А матроса Твердохлебова задержал на «индивидуальную беседу». Напомнив ему о почетном ужине в честь первой победы корабля, спросил:
— Ну, браток, убедился, что мы тоже на войне и воюем?
Твердохлебов молчал, не мог выдавить из себя и полслова.
— Так воюем мы или баклуши бьем?