Астан задумался. Но он был не из тех людей, которые пасуют перед, казалось бы, невозможным. Он был доволен, что директор смягчился, и ответил ему тем же. Но Астан был еще и неплохим дипломатом. «Попробую директора и главного сделать союзниками. По форме они правы — все их заказы являются военными, все срочные и сверхсрочные. А вот пробудить сочувствие, интерес к «Малютке» — это поможет». И Астан рассказал о своей лодке. Его не перебивали. Он рассказал, как экипаж ремонтировал ее, и вдруг воскликнул:
— Выход есть, товарищи! Я знаю хороший, верный выход.
Директору завода начинал нравиться этот настойчивый и горячий парень.
— Это какой же выход? — спросил директор, толкнув локтем главного. — Мы с тобой мозги сушим по ночам, а он за минуту выход нашел.
— Весь экипаж переселим сюда, на завод, койки перенесем к вам… Согласны? Это будет ваша ударная рабочая бригада…
— Хорошая мысль, но… незаконное дело, товарищ капитан-лейтенант. Могут и нас наказать и вас, — покачал головой начальник.
— На корабле нет профкома. Говорить с людьми буду я. Если военные моряки сами согласятся выполнять работу заводского рабочего, то, надеюсь, трибунал за это не осудит нас. Верно? — Астан придал разговору шутливый тон. — А теперь давайте пожмем друг другу руки.
— Ха! — протянул руку директор, переходя на «ты». — Но ответ за нарушение ты будешь держать один. Это запомни!
— Есть, товарищ директор! Отвечать буду я — командир подводной лодки капитан-лейтенант Астан Кесаев. Разрешите идти?
Он козырнул, круто повернулся и четким шагом пошел к заводской проходной. Когда он удалился, директор сказал главному:
— А ведь этот парень ничего…
— И хитер к тому же, — добавил главный. — Он, брат, нас с тобой так искусно обработал, что и опомниться не дал. Хитер, бродяга, ничего не скажешь.
Вернувшись вечером в «Эльбрус», Кесаев собрал в своей каюте коммунистов и комсомольцев экипажа. Объяснил все, сказал о своем решении.
— Надеюсь, экипаж меня поддержит, — заключил он свое короткое слово.
И весь экипаж дружно, единодушно поддержал своего командира.
Иван Твердохлебов тоже сказал, что это хорошее дело, однако долго не мог заснуть, думал, и лишь под утро сон одолел его. Но перед тем как уснуть, сказал своему другу Якову Чивикову:
— Видел? Теперь уже из нас рабочих сделали. Вся страна в огне, Родине солдат нужен, понял? Пехотинец нужен, а мы здесь ковыряемся.
Чивиков промолчал.
На следующее утро после завтрака в кубрике «Эльбруса» уже никого не было, кроме троих: дежурного — старшины первой статьи Гуни, сидевшего на табурете у входа, спокойного, казавшегося увальнем, да лежавших ничком на соседних койках двух друзей — Ивана Твердохлебова и Якова Чивикова.
По прибытии па базу многие члены экипажа получили письма.
Получили по письму от родичей и Твердохлебов с Чивиковым.
Содержание матросских писем тотчас стало известно всему экипажу, так как они были прочтены вслух, и никто не оставался равнодушным к ним.
Особенно потрясли всю команду письма Ивану Твердохлебову и Якову Чивикову. Сестра Твердохлебова Мария писала из партизанского края Курской области. Она подробно сообщала о трагической судьбе их матери и девяти сестер с их детьми. Пятерых из них, которые были помоложе, фашисты угнали в немецкое рабство, а троих с их детьми тиранят здесь, в родном селе Гайвороне, заставляя работать на полях для великого рейха и ничего не оставляя им для пропитания, так что они медленно помирают голодной смертью.
«Родную мать эти изверги собирались повесить, — писала сестра, — подвели под виселицу, да местный знакомый полицай чудом спас ее, пообещав фашистам взамен доставить им меня — партизанку. Мать за меня боится и потеряла веру в то, что ее оставят в живых, и живет как смертник».
А у семьи Чивикова положение еще более трагичное. Знакомая девушка Якова — соседка Таня, успевшая выбраться из подожженного немцами родного хутора под Ростовом-на-Дону, рассказывала в письме, как гитлеровцы сожгли хату Чивиковых, вместе с его матерью п больным отцом сгорела и малолетняя сестренка Нина.
Оба письма, как по уговору, заканчивались призывом;
«Бейте фашистов! Отомстите за кровь и слезы наших близких!!!»
Матросы хотели утешить своих товарищей, звали их с собой, чтобы где-нибудь в тени темно-зеленых палисадников отвести душу за стаканом сухого, только что поднятого из марани вина.
Но два друга наотрез отказались от приглашений. Дежурный Гуня попытался развлечь их беседой, но они молчали. И хотя по уставу дежурному полагается находиться в помещении, он вышел из кубрика и принялся рассматривать то «Малюток», притаившихся от вражеского глаза в огромной протоке под широкими кронами старых деревьев, то буйволов, блаженно развалившихся в воде, спасаясь от несносной жары, то ненасытных чаек, кружившихся в синеватой дымке.