Вот эти-то подробности подготовки к состязаниям Твердохлебов не стал «обрисовывать», как он говорил, своему другу Чивикову. Он считал, что сделал и так слишком длинное вступление к своему рассказу.
— Ну, поразмяли хлопцы лошадей, попасли, напоили и поскакали домой. Дома-то Зелим батю своего уломал и утром — будь здоров, Астан, садись на Абрека. Даешь приз! Понял? Ну, на беговой круг вышли, а народищу собралось — тьма-тьмущая. Ждут. У Астана сердечко-то колотится, а он виду не подает. Понял? Ну, сигнал дали, и лошади пошли. Абрек сразу, конечно, вперед вырвался, хорошо все было, а на повороте бац — споткнулся. На таком скаку, сам знаешь, в седле редкий ездок усидит. Астан и кувырк на землю. Ахнули все. убился! Но Астан быстро вскочил, пыль смахивает. А конь — от него, думаешь, ускакал? Черта лысого. Подошел к Астану, обнюхивать стал. Тот в седло — и догонять. Понял? Народ от радости шумит, кричит, в ладоши хлопает. «Браво, Астан!» — кричит, а тот как вихрь на Абреке летит. Веришь ли, ветер хлещет, с коня сдувает, но парень в гриву вцепился, шепчет: «Абрек, друг, выручай!» Всех лошадей обогнал, только одна впереди шла, да и ту начал обгонять. На самый финиш, понимаешь, пришли голова в голову. Народ кричит, шумит: «Абреку первый приз! Абреку-у-у-у!!!» Понял? Ну, а судьям лучше видеть законы… Они Абреку второй приз присудили. Веришь ли, Астан чуть не плачет. Стоит перед хозяином Абрека, голову опустил. А народ кругом кричит: «Браво, Астан!» Понял? Отец Зелима похлопал Астана по плечу: «Молодец, джигит, не растерялся и приз взял. На таком бешеном жеребце никто бы не взял». Зелим тоже свое слово вставил: «Еще секунда, и ты бы Большой приз взял». У Астана отлегло от сердца. Добрые слова как рукой усталость сняли…
Вернулся он в город радостный, веселый. Вошел в дом и положил перед братом Алексеем серебряные часы — второй приз.
«Вот новости, — развел руками Алексей, — бить бы тебя за такой «комсомольский поход», по раз приз получил, бить не буду. Только запомни: Кесаевы вторыми никогда не были и не будут!» Понял?
Чивиков с интересом слушал Твердохлебова, не перебивал, только иногда одобрительно кивал головой. А тот изредка поглядывал на него, словно оценивая, доходит ли все, что он говорит, до сердца собеседника. Оба они изрядно утомились и, пожалуй, вздремнули бы часок-другой в своем укрытии, не обращая внимания на противное завывание шакалов, которые изощрялись на все лады. Казалось, зверье окружило пещеру со всех сторон, стоял такой вой, что мороз подирал по коже. Но сон, всесильный сон, брал свое. Прислонившись друг к другу, Яков и Иван задремали. Чутко. Тревожно.
Обоих разбудил орудийный выстрел. За первым раздался второй, третий, и пошла канонада.
Иван Твердохлебов вскочил, встряхнулся и, словно чему-то радуясь, положил руку на плечо Чивикову.
— Пошли, Яша! Это, видно, Филипп Рубахо жизни дает. Совсем рядом. Пошли!
— Поспали бы ночь, а потом разобрались бы.
— Поспишь тут, слышишь, гаубицы бьют — это, брат, наши.
Чивиков встал на ноги, провел руками по лицу, вышел из пещеры, осмотрелся.
— Темень, черт побери, ничего не видать. Как бы к фрицам в гости не угодить.
— Да вот же тропка, видишь? Не дрейфь, Яша, пошли.
И Твердохлебов пошел по каменистой тропке. Полусонный Чивиков — за ним, ворча и жалуясь на усталость.
— Заблудимся к чертовой матери. Давай вернемся, Иван.
— Не заблудимся! У меня компас точный, Яша. А каково будет, если нас в пещере обнаружат солдаты? А? Понял? Трибунал, брат, как пить дать. Политику понимать надо. А Филиппа Рубахо найдем, значит спасены. Понял?
Осторожно, иногда перебрасываясь редкими словами, засыпая на ходу, помогая друг другу, шли они до самого рассвета. Горная тропинка привела их к маленькому аулу, сакли которого прилепились к пологому склону невысокого хребта. Остановились, не решаясь войти в селение. Сели наземь и начали наблюдать.
— Как думаешь, — спросил Чивиков, — свои там или чужие?
— Думать нечего, разведать надо. Похоже, что немцев нет, караульных не видать. Подождем. Война, брат, дело такое. Терпенье. Где к траве, где к елкам.
Селение казалось мертвым. Нигде ни дымка, ни живой души. Маленькие сакли молчали, их стены из дикого камня сливались с цветом скал. В предрассветной дымке за горой вспыхивали и гасли сигнальные ракеты.
— Посмотри-ка, браток, не лошади ли там, у крайней сакли? — спросил, всматриваясь в даль, Чивиков.
— Лошади и есть, только с рогами, — ответил Иван.
— Я даже запах парного молока унюхал. Вперед, Иван, — принимая шутку Твердохлебова, ответил повеселевший Чивиков.