Все было хорошо, и отец твой, и все родные, которые не ушли в армию, много работали, помогали своим трудом фронту. Никто и не думал, что война докатится до предгорий Кавказа. Враг рвался к грозненской нефти, к Моздоку. Ну, мы все готовились, как могли, ко всяким неожиданностям.
В эти напряженные дни ко мне на работу пришла Мария Тобоева. Помнишь ее? Наверное, забыл — мы в школе с нею учились. Она всегда мне была как-то неприятна. А тут пришла, как подруга, попросилась на работу. Я ей предложила место, а она отказалась — только на телеграф хотела. У меня это вызвало некоторые подозрения, и я сказала, что нет вакансий. Тогда она стала предлагать золотые часы и кольцо дорогое вдобавок. Ну, я ее, конечно, выгнала. Уходя, она сказала: «Смотри, пожалеешь». Я тогда не придала значения этим словам, и напрасно. Надо было прислушаться к ним, чтобы вырвать жало у гадины.
Когда в августе немцы взяли Моздок, бои начались и на Терском хребте. От Эльхотовских ворот до берегов Каспийского моря шли тяжелые бои против танковых дивизий врага. Наши части отбивали их атаки. Христиановское тоже стало прифронтовым. Создавались истребительные батальоны, рылись окопы, щели и т. д. Создан партизанский отряд, а я — связная в нем. Можешь гордиться, мой дорогой, своей Валей-Валюшей. Я теперь тоже воюю… Как страшный сон, обрушились на наше селение вражеские бомбардировщики. Начали рушиться и гореть дома, рвалась земля в Христиановском. Били дальнобойные орудия. Я сидела в убежище во дворе поч-ты, Славик с бабушкой Анной — в щели у себя во дворе. У них надежное укрытие. Дагка и Николай, твой отец, укрылись где-то в поле среди кукурузы.
Ночью 27 октября партизаны сообщили, что дорога в Черные горы и в лес Кора свободна. И хлынули туда жители села с детьми и пожитками. Я тоже перевезла все ценное со своего узла связи.
Славик, наш Славик, который просил во время бомбежек: «Мама, закрой мои глазки», вдруг потребовал, чтобы я его отвела к дедушке.
В лесу Кора партизаны вырыли много землянок, и в них все разместились…
…Дорогой мой, продолжаю после маленького перерыва.
Танковая дивизия немцев 27 октября днем ворвалась в Христиановское. Люблю тебя, будь за нас спокоен, за Славика и за свою Валюшу, — я его упрячу, а сама буду драться с врагом, как только сумею. Хочу еще сказать вот о чем…»
Письмо Вали оборвалось на полуслове… Одна догадка страшнее другой назойливо сверлили мозг: «Немцы! В дом ворвались немцы!»
Встревоженный, он тут же написал Вале письмо. Написал письма родным. Просил срочно телеграммой сообщить, где они. Написал, потом горько усмехнулся. «Я же человек военный, я примерно понимаю, что там могло произойти…» — с болью и горечью в сердце думал Астан.
Глава восьмая
Из-за поворота довольно утоптанной, хоть и малохоженой, тропы, скрытой мелким подлеском и наплывом небольшой скалы, вынырнули два пехотинца с красными повязками на левых рукавах.
Хотя моряки сами знают толк в военном форсе, особенно при уходе в город по увольнительной, но эти ребята могли и им дать сто очков вперед. Они были чисто выбриты, одеты в новенькие брюки и гимнастерки, в хромовые сапоги в обтяжку с голенищами, низко спущенными к щиколоткам. Пилотки сидели у обоих одинаково набекрень.
Один из них был маленький и пухлый, как булочка, другой — высокий и голенастый.
— Куда бредете? — сказал весьма бесцеремонно, хотя и козырнув, тот, что пониже, но, по-видимому, старший, хотя у обоих были в петлицах одинаковые ефрейторские лычки. — Патруль, — отрекомендовался он. — Предъявите документы.
Как будто сама глыба, нависшая над поворотом, обрушилась на матросов. Иван и Яков до того растерялись, что не знали, как и ответить. Яков, который с самого начала не проявлял к побегу особого рвения, сейчас чуть-чуть отступил и спрятался за спиной Твердохлебова.
— Да вот идем, братки, — замямлил Иван, — родичи тут у нас недалеко. Близко — поэтому хотим не упустить случая, проведать…
— Увольнительная есть?
— Гм… Нету, — растерянно сказал из-за спины Яков, ему хотелось как-то выручить Ивана.
— Как же так, к родичам и без увольнительной? — иронически нажимал на слово «родичи» маленький.
— Так близко же, братки, какие там увольнительные? — выкручивался Иван. — Мы обыденкой, поскольку на берегу стоим.