Не успели «дотянуть» свои цигарки, как моряк выглянул из двери и крикнул часовому:
— Введи заключенных!
Матросы вошли. Майор встал.
— Объявляется приговор, — сказал он. — Именем Союза Советских Социалистических Республик… — начал читать он.
В приговоре говорилось, что Твердохлебов, как зачинщик и организатор этого коллективного побега из части, приговаривается к семи годам, а Чивиков к пяти годам тюремного заключения. По случаю военного времени тюремное заключение заменяется штрафной ротой с последующим, по окончании войны, отбыванием разницы в годах в тюрьме.
— Спасибо, товарищ майор, — в один голос воскликнули осужденные.
— Это уж не меня благодарите, — сказал с чуть заметной улыбкой председатель, — а законы. Мы тут ни при чем, мы решаем по закону.
— Все равно, только спасибо, — сказал Твердохлебов, — что повоевать даете.
— Ни пуха вам, ни пера, братки, — сказал моряк, член трибунала. Потом подошел и крепко пожал осужденным руки. — Бейте фашистских гадов по-нашенски…
Твердохлебов и Чивиков с заседания трибунала были отправлены не в землянку своего предварительного заключения, а в другую, отстоящую отсюда не слишком далеко, где собирали осужденных для маршевой отправки под конвоем к месту переформировки и пополнения по-трепанной в минувших боях 255-й бригады морской пехоты Потапова.
По дороге в бригаду Твердохлебов, «стреляя» у одного из бойцов, сопровождавших штрафников, табачку, сострил:
— И чего обувку бьете, за нами ходите? Разве кто из нас убег бы, если бы вас не было? Мы же сами на смерть нарываемся, а нас только задерживают тут разными процедурами!
— Ходим потому, — огрызнулся часовой, — что вас надо табачком угощать. Не бегали бы от войны — свой курили бы. Хоть и трудно с доставкой, а курево регулярно выдают. А такие, как вы, сами себя обестабачили и нас разоряют, из-за вас и нам не хватает…
— Ты уж извини, браток…
— Ладно, чего там, закуривай…
Так, перекидываясь словами с охраной и друг с другом, Иван и Яков дошли до бригады, где сразу же были «включены в личный состав роты». Их даже не заинтересовал ее номер, не в номере дело!
А с утра началась та самая «мозгобоина», которую «ни в жисть не забудет» Твердохлебов.
«Мозгобоиной» солдаты сердито прозвали трудные и долгие военные занятия, должно быть, потому, что «процедура» эта была здесь лишь еще одной неожиданной задержкой на пути к «передку». Неожиданной потому, что все они уже давно и обстрелянные и пуганые, а «снаряд налетит — сообразишь, как ползти». Учиться этому, мол, излишне.
Однако «мозгобоина» была все-таки очень нужна, если и не в отношении военной учебы, то именно в самом главном — знакомстве людей между собою, которое вело к взаимному изучению характеров, к сродству душ, ведущему, в свою очередь, к боевой дружбе.
Друзья попали-таки в роту Филиппа Рубахо, который оказался на вид совсем не таким, как он рисовался в их воображении.
Старший лейтенант, командир роты, был мал ростом, к тому же хромал после ранения. Нога не сгибалась, и он крутился на ней, словно волчок на своей подставке, во все стороны и так быстро, что мгновенно «ловил» виновника, заговорившего в строю, даже на полуслове.
Филипп Рубахо возбуждал у Якова и Ивана смех, возможно из-за того, что внешне был полной противоположностью героическому образу, нарисованному в их мозгу.
В довершение сугубо партикулярной внешности Филипп Рубахо держался совсем просто, казался совсем не грозным, каким, как они думали, должен быть командир со славой сорвиголовы.
— Не спеши с выводами, — угрюмо сказал как-то Ивану один из бойцов, уже узнавший поглубже старшего лейтенанта. — Характерец у него — не ровен час, наколешься.
— Ну что, морячки? — спросил новичков Рубахо несколько сипловатым голосом и вроде бы по-панибратски. — По войне соскучились? Это удовольствие нам скоро представится. Вы подводники, видать? Говорят, у вас кто сдрейфит, того из торпедного аппарата к акулам пускают? У нас ни того, ни другого не водится. Но кто смерти спереди побоится, она сзади сама найдет. А кто не боится глядеть ей в глаза, от того она сама бежит, как сумасшедшая. Так что не дрейфить. И все будет в порядке, не пропадем, как тараканы.
Через два месяца друзья участвовали в десанте.
Обо всем этом Иван уже впоследствии, в госпитале, пытался вспомнить подробно и по возможности в хронологическом порядке. Особенно ему это хотелось сделать, когда наконец он собрался с силами и смог написать своей второй матери — Шатанэ.