— Ага, на курорт! — поддержал Сосновского Немилостливый. — Лечи свои переломанные кости, ты же вернулся с того света! Болен…
— Кто болен! А ну давайте поборемся. — И Твердохлебов обхватил высокого, жилистого Сосновского так, что тот крякнул:
— Да брось ты, медведь, и верно, кости переломаешь!
— Положить тебя на лопатки — или перебросить через борт?
— О-го-го! — заржал Немилостливый. — Вот тебе битый-ломаный! Раз у нас и ломаные такие, несдобровать Гитлеру!
После этого Иван схватил пальцами, словно клещами, за шею двух Иванов — Немилостливого и Сидорова — и довольно гулко столкнул их лбами, чем вызвал дружный хохот у моряков.
— А хотите, — воскликнул раззадорившийся Твердохлебов, — я своих тезок свяжу вместе морским узлом?
Шуточная борьба затянулась до тех пор, пока вахтенный не увидел, что к кораблю приблизился командир.
— Смир-рно! Равнение направо! — раздался нарочито повелительный голос вахтенного. — Товарищ капитан-лейтенант, — начал рапортовать моряк, но командир остановил его:
— Можно не докладывать… Сам вижу, что здесь происходит, — сказал Астан, оглядывая ребят.
Потом отдал приказание приготовить корабль к выходу в море.
Моряки бросились по местам. Корабль, собственно, давно был уже готов выйти в море. Но командир требовал от каждого подчиненного: на базе нужно десять раз проверить свою готовность, а потом уже спокойно отправляться «хоть на край света».
Иван Твердохлебов, опустив голову, стоял на месте, не смея подойти и доложить командиру о своем прибытии. Он давно мечтал увидеть командира, но сейчас как провинившийся шалун, потупив глаза, стоял перед ним.
Кесаев заметил его, но не сразу узнал: Иван был одет в поношенную солдатскую гимнастерку, из-под нее виднелась тельняшка, на ногах тяжелые пыльные сапоги, лицо загорелое. Астан подумал, что какой-нибудь красноармеец пришел проведать знакомых матросов.
— Солдат, кого ищешь? — спросил он.
Иван шагнул поближе и вытянулся перед ним по струнке.
— Товарищ капитан-лейтенант, краснофлотец Твердохлебов прибыл из госпиталя в ваше распоряжение для продолжения службы!
Отчеканив это, Иван полез в нагрудный карман. Он волновался — примет ли командир его на корабль и позволит ли занять на нем свое прежнее место.
По голосу, по характерной, незабываемой фигуре Кесаев признал Твердохлебова, но продолжал играть роль:
— Какой же вы краснофлотец, товарищ боец! Да и моряков у нас вполне хватает.
Твердохлебов на мгновение остолбенел. Это было худшим из ожидавшегося им.
Тогда он с силой рванул на себе гимнастерку, так что металлические пуговицы застучали, как горох, о стальную рубку, и закричал в отчаянии:
— Товарищ капитан-лейтенант! Я же ваш матрос Иван Твердохлебов! А красноармейская роба — это временное. Вот же ж тельняшка! И бескозырка у меня есть, в вещмешке!
Кесаев больше не мог выдержать напускного безразличия.
— Ваня! Твердохлебов! — шагнул он вперед и крепко обнял своего бывшего корабельного электрика и громко чмокнул его в запотевшую от волнения щеку. — Рад тебя видеть! Рассказывай, где пропадал? Только покороче, уходим. Не разменял любовь морскую?
Добрые слова командира рассеяли тревогу Ивана, и он сказал:
— Свое сердце я с корабля не унес в пехоту, товарищ капитан-лейтенант. Здесь оно было и здесь, в отсеке, осталось. Только прошу простить меня, глупый проступок мой…
— Какой проступок? — прервал Кесаев. — Ты же не на свадьбу удрал… Твой орден боевого Красного Знамени все твои грехи перечеркнул. На корабль приму, потому как уверен в тебе.
— Спасибо, батя, — Иван склонил голову на грудь, от радости у него на глазах выступили слезы.
— Вот только можно ли тебе плавать? Все-таки раны, знаешь.
Иван подал свою бумагу и сказал:
— Врачи считают, что я годен к службе на лодке. На суше я не сделался слабее. Правда, в легких сидят осколки, зато со «стальными» легкими смелее под водой буду, — улыбнулся он. — Прошу разрешить идти с вами на эту операцию, товарищ командир!
— Не выдержишь: задание тяжелое и опасное, днем все время будем находиться под водой, и твои «стальные» легкие могут подвести.
— Не пустите в море, тогда уже сердце мое не выдержит, — умолял моряк.
Астан посмотрел на Ивана и по-настоящему пожалел его. Отказ для Твердохлебова страшнее смерти.
— Хорошо! Но как тебя в таком одеянии допустить в отсек! Стыд один! На палубу и то нельзя!
— Разрешите! В момент оденусь, и тогда хоть в строй, хоть куда ставьте — комар носу не подточит! — тараторил на радостях Иван.