Холодный зимний день. Окраина знакомого тебе Прохладного. Сараи разбитого кирпичного завода. Ветер с полей задувает снег и крутит его по углам. Сараи переполнены ранеными, пленными. Раненые стонут. За умирающими следит какой-то врач. Из пленных. Нет, не врач — негодяй. Высокий, рыжий, пожилой мужчина. Кто стонал в предсмертной агонии, на тех он кричал:
— Что орешь? Здесь тебе не московская больница.
На плечах у меня санитарная сумка с ватой и риванолем. Осторожно прохожу между ранеными. Боюсь наступить на кого-нибудь своими тяжелыми солдатскими сапогами. Иду следом за врачом, я — подневольная санитарка. От голода у меня кружится голова, я очень слабая, едва держусь на ногах. Не могу успеть за сытым, он покрикивает на меня:
— Мертвая ты, что ли?
Жива или нет — сама не знаю. Пять дней ничего не ела. Стараюсь помочь раненым. Раненый красноармеец кричит:
— Мои ноги! Ноги болят. Доктор, перевяжи!
Я развязала сумку и наклонилась. Но не могла найти его ног. «Бедняжка! Ты даже не понимаешь, что ноги твои остались на поле боя». А вслух сказала:
— Я помогу, я сейчас вернусь…
Он поднял голову и посмотрел на меня. Хотел что-то сказать и не смог…
Ночью меня вызвали к следователю. Он ничего не говорил, не бил. Задал только один вопрос: «Из какого войскового соединения вы попали в плен? Назовите его адрес, полевую почту».
Я молчала… Рано утром мне и еще десятерым пленным дали паек — на два дня: два черствых сухаря и стакан семечек. Караульный сказал:
— Приготовьтесь в дорогу».
Равенсбрук.
Лагерь смерти.
19 октября 1943 г.
«Мой любимый! Снова я собралась с мыслями и снова говорю с тобой…
…Эшелон идет на запад. Сильный холод. Товарные вагоны битком набиты пленными. Выдают один сухарь и семечки. Воды нет. Все пленные ползут к маленьким окнам. Кто попадал к окну, тот руками ловил снежинки, потом вылизывал капельки на руках. А что было делать мне? Поднялась температура. К счастью, рядом со мной ехала врач, пленная Анна Михайловна. У нее оказалось какое-то лекарство. Вторая пленная — Евгения Лазаревна Клем — раньше работала политруком в армии. Обе попали в плен в Севастополе. Они много слышали о тебе, Астан, знали тебя заочно и, когда познакомились со мной, начали заботливо оберегать меня. Родной мой, ты, твое имя помогало мне.
Эшелон делал длительные остановки.
От Ровно до Зонста шли девять суток. За это время двери вагона открывали всего лишь раз. И это для того, чтобы выгрузить мертвых и больных. К этому времени мне стало лучше, и друзья скрыли, что я больна. Осталась в вагоне, не выбросили вместе с трупами.
Полночь. Поезд остановился на какой-то станции. С шумом открылись двери вагонов, крик, стрельба, рыдания.
Уши закладывало, голова кружилась. В вагоны ворвались немецкие солдаты и вышвыривали на мерзлую землю женщин. Пятьсот человек выстроили в пять рядов и начали считать. Потом погнали нас строем. Особенно трудно пришлось тем, кто отставал: их били резиновыми дубинками, травили собаками.
Евгения Лазаревна Клем и доктор Анна Михайловна еще были в состоянии идти, я шла между ними, и они поддерживали меня.
Пленные передавали друг другу наказ Клем: «Гонят нас на авиационный завод работать… Отказывайтесь, саботируйте… Лучше смерть, чем делать оружие, которое употребят против своих…»
О дорогая Клем. Как я тебя понимала! Пленных загнали в лагерь смерти политических заключенных в Равенсбруке. Нас охраняли специальные часовые в черных накидках и остроконечных касках, в руках резиновые палки, на ремнях пистолеты, на груди автоматы, около каждого — овчарка.
Нас выстроили в шеренги и погнали в парикмахерскую и баню. Кто возвращался из бани, того трудно было узнать: лысая голова, платье из темно-синей рогожи с полосками и номером. На ногах — деревянные башмаки. Нельзя заговорить о нижнем белье и чулках — немедленно бьют и сажают в карцер.