Ребята начали поддразнивать. Я был пьян. Побежал в сарай, вывел пленного русского солдата, самого молодого, какой там был, и приколол его, как барана. Он упал. Я подставил к груди стаканчик от фляги, наполнил его и выпил. Было тошно, ио я сдержался, уверял, что получил удовольствие. Другие солдаты тоже начали выводить пленных, прикалывали их и пили кровь. Так мы живем…»
А голос Левитана звучит, как всегда, спокойно и мощно:
«…В боях отличились войска генерал-майора Хоменко В. А., генерал-майора Коротеева К. А., генерал-майора Козлова П. М., генерал-майора Мельника К. И., гвардейские кавалерийские соединения генерал-лейтенанта Кириченко Н. Я. и генерал-майора Селиванова А. Г., а также танковые группы генерал-майора Лобанова Г. П. и подполковника Филиппова В. И.»
Салют, кавказцы!.. Вы помогли сталинградцам!..
Уже в пути мне вручили записку от Базилевского: мое начальство приказывало мне вернуться в Геленджик. Я понял: флот готовится к освобождению Новороссийка, Тамани, Крыма… Ехать через Тбилиси не хотелось. Лучше было бы встретиться с моими черноморцами в Керчи. Но приказ есть приказ. Надо прощаться с людьми, которые мне стали дорогими, близкими, родными. Путь от Моздокских степей и Владикавказа до Кубани… Сколько горя и сколько радости! Никогда тебя не забуду, сухопутная дорога фронтовая!
Рано утром на обледенелом газике я пробирался к Казачьему Ерику. Надо было повидаться с Диордицей, которого теперь все называют «Чапаем», очень хотелось повидать Анну Лахину. У нее горе. Она сама похоронила Михаила Попова — самого дорогого для нее на свете человека. Это случилось, когда гвардейцы выбивали фашистский заслон из станицы Воровсколесская. Миша тогда замещал комбата, находившегося на излечении в ближнем тылу. Старший лейтенант вел батальон на штурм станицы. К концу тяжелого боя прибыл и Диордица. Но не успел он еще принять командование, как ему сообщили, что прямым попаданием снаряда убит Попов…
«Чапай» и здесь остался верен себе. Он направил к немцам парламентеров — старших сержантов Кудрина и Влащенко — с ультиматумом. Срок — часы, минуты — он установил им точно. Безоговорочная капитуляция! Свой ультиматум Диордица предварительно подкрепил залпами «катюш» и других пушек.
Срок ультиматума истекал, а ответа не последовало. Не вернулись и наши парламентеры.
Тогда «Чапай» поднял батальон на штурм. Сам пошел впереди. Как только огонь артиллерии и «катюш» был перенесен в глубину, гвардейцы ворвались в станицу… Фашисты были смяты и разгромлены… «Полпреды», к счастью, остались живыми. Но «Чапаю» за самочинство грозил военный трибунал. Спас генерал Хижняк, выручил своего любимца.
Подъезжаю к Казачьему Ерику. Воздух наполняется гулом немецких штурмовиков. Они пикируют и сбрасывают бомбы. Шуршит мерзлая земля под колесами газика, воздушная волна подбрасывает нас вверх, и мы с водителем летим в кювет. Добро, что отделались легкими ушибами. Но газик вышел из строя. Бомбежка продолжается…
Наконец пикировщики ушли, и мы поднялись. Шофер остался возиться с газиком.
Я иду к гвардейцам с каким-то непонятным тяжелым чувством. Расположение батальона все перепахано. Зияют огромные воронки от разорвавшихся бомб. Диордицы на КП не было. На месте командирского блиндажа я увидел большую воронку, — наверно, фугаска в полтонны. Неужели?..
— У нас беда… большая, — пожимая мне руку, взволнованно сказал Михаил Буторин — один из боевых друзей Диордицы. — В штаб бригады угодила бомба… Погиб Терешков — наш батя… А «Чапай»…
— Диордица!.. — почти закричал я, не смея поверить…
— Он пока жив… Аня его спасла. Контужен он и осколком в живот ранило… А вот Аня, Анька наша… — Буторин опустил голову.
— Не может быть! — Я с трудом находил слова. Во рту пересохло.
— Да… — он смахнул рукой слезу. — Погибла…
Мне как-то было очень трудно осознавать, что Ани больше нет, что я никогда больше не услышу ее голос, не увижу ее ласковых смеющихся глаз… Конечно… на войне все может быть… Но только не она… нет! Только теперь я особенно почувствовал, как она была мне дорога… Я любил ее!.. Не хотел в этом признаться себе раньше. Наверно, потому, что я знал о ее любви к другому человеку — Мише Попову. Я видел, как они были счастливы оба… Это огромное, но слишком мимолетное счастье — любовь на войне. И я не хотел мешать им, их счастью!..
С Михаилом Буториным (он тоже был контужен при этой бомбежке) мы пошли к могиле, где была похоронена Аня. Михаил Петрович рассказал мне, как все это случилось.
…Соединение готовилось к форсированию реки. Фашистские пираты бомбили переправу, из пушек и пулеметов поливали огнем гвардейцев. Во время одного из последних заходов бомба, сброшенная «юнкерсом», попала в блиндаж командира. Волной его выбросило и тут же засыпало землей. Кто-то крикнул Анне: «Доктор, комбата убило… Скорее!..» Вместе с бойцами она откопала Григория Ивановича, перевязала рану. И тут снова появился «юнкере». На бреющем полете фашистский летчик стал поливать из пулемета бойцов, несших носилки с потерявшим сознание комбатом. Тогда Лахина закрыла раненого своим телом. Вражеские пули сразили девушку…