Холмик мерзлой кубанской земли, перемешанной со снегом, будто кто-то посыпал свежую могилу лепестками белых цветов. Вечная память тебе, героиня, дорогой мой человек, милая Аня Лахина!..
В моем сознании, словно кинокадры, промелькнули наши нечастые встречи. Я увидел Аню живую, такую отважную и такую красивую… Вот она под Моздоком в блиндаже распекает Попова: «Почему боец без каски на передовой?.. Где индивидуальные пакеты и медальоны?» В минуту отдыха, после боя, Аня поет. Гвардейцы слушают ее красивый, грудной голос… Потом наступающие цепи, гвардейцы поднялись в штыковую атаку… Свистят вражеские мины, жужжат пули… Аня взваливает па хрупкие плечи раненого и несет его под огнем… Скольким она спасла жизнь! Очень зримо увидел я ее в десанте под Гизелью. Комбат не пускал Аню… Она ухватилась за борт командирского танка и долго бежала рядом, кричала: «Возьмите! Ни за что не останусь! Остановитесь же!..» Пришлось взять. Попали в окружение. Кончились продукты. Что делать? Валяются на поляне в ничейном лесу убитые лошади. Аня посылает санитаров за кониной. И в блиндаже у голодных Диордицы и Попова неожиданно появляется дымящийся суп с красноватым мясом! «Откуда?» — «Лось мимо бежал… Санитары подстрелили…» «В окопы… бронебойщикам… всем по глотку супа и по куску мяса…» Лахина самым серьезным образом предупредила санитаров: «Кто проболтается, пристрелю!..» И до самого выхода из окружения никто так и не узнал, что она накормила весь батальон дохлой кониной.
Аня пришла в батальон Диордицы, когда они стояли в Беслане. Пришла добровольно, по велению сердца. 10 августа начались бои под Моздоком. Уже в первых боях все увидели в ней девушку необыкновенной отваги и мужества… Сейчас я подумал, что не знаю, где родилась Аня, живы ли ее родители и узнают ли когда-нибудь о том, как она воевала с фашистами, обстоятельства ее гибели… Наш святой долг, чтобы они узнали об этом… Чтобы о подвигах моих боевых товарищей узнали все люди…
Габати дошел до моря.
Здесь, на Таманском полуострове, группа гитлеровских войск «А» нашла свой бесславный конец.
8 октября 1943 года последние остатки разгромленных фашистских войск были сброшены в Керченский пролив.
Габати стоял на косе Чушка и смотрел в морскую даль. Чуть больше года прошло с тех пор, как он впервые надел матросскую тельняшку и стал гвардейцем морской пехоты. Тысячу километров прошел он по дорогам войны — от Владикавказа до Тамани.
С юга дует теплый ветер. Искупаться бы, да вода холодноватая, к тому же — ревматизм.
Тихо на море. Еще несколько дней назад части 11-го гвардейского корпуса прорывали «голубую», «берлинскую», «венскую» линии обороны. Оборона врага рухнула, и теперь Кавказ навсегда был очищен от фашистских оккупантов.
— Габати, эй, Габати!.. — звучит издали голос Вани Реутова. — Целый час тебя ищу…
Тахохов надевает бескозырку и не спеша идет навстречу своему другу. На ходу поправляет ремень с тяжелой морской пряжкой.
— Ты чего, Иван, раскричался? Должен же я попробовать на вкус морскую воду… Я зарок себе дал: Габати дойдет до Черного моря. Потому как он — черноморский моряк. А теперь можно и к старухе съездить.
— Генерал приказал срочно разыскать тебя, — умоляет Ваня. — Уже минут пятнадцать сидит. И время засек.
— Ну и как он, очень злой?
— Да нет. Улыбается…
В тот же день сержант морской пехоты Габати Тахохов выехал поездом в город Орджоникидзе с важным поручением командира корпуса Ивана Лукича Хижняка и с увольнительной из рядов армии.
Вместо эпилога
До станции Минеральные Воды Габати еще жил воспоминаниями о последних часах, проведенных на морской косе Чушка, о трогательном прощании с боевыми друзьями. Когда расставался с Бета Цаллаговым, с капитаном Булычевым и Ваней Реутовым, не удержал стариковскую слезу. Нелегкое было прощание и с боевым генералом Хижняком. Иван Лукич не забыл позаботиться о том, чтобы Габати вернулся в свой колхоз на лошади, как и уезжал оттуда к линии окопных работ под Владикавказом. Должно быть, Бета рассказал генералу о том, как Габати горевал по Юлтузке, погибшей от фашистской бомбы в долине Ацылык.