Анна, можно сказать, выходила Хатагова в больнице, спасла ему жизнь. Оставалось теперь вывести его из больницы и укрыть в надежном месте. Когда Хатагов шепнул ей, что ему нужна штатская одежда, Анна улыбнулась. Раздобыть одежду и обувь для такого великана было почти невозможно. Обувь — не меньше сорок шестого размера. Он понял ее и тоже улыбнулся:
— Ходить я уже могу, сестра, окреп благодаря вам.
Анна вздохнула, что-то соображая, а вслух проговорила:
— Кали трэба, дык трэба, друже!
Хатагову очень понравилось это выражение, и он запомнил его.
Спустя несколько дней Анна, взволнованная и раскрасневшаяся, подошла к койке своего подопечного с большим свертком.
Хатагов понял, что не легко было ей пронести сюда этот сверток — ведь немецкие патрули на каждом шагу обыскивают всех. Анна все же сумела обойти их кордоны.
— Вот ваша одежда, — громко сказала она Хатагову. — Вы уже здоровы, и мы вас сегодня выписываем из больницы.
Хатагов поблагодарил девушку.
Когда она вышла из палаты, он натянул на себя спецовку ее отца — рабочего торфоразработок, обулся. Куртка пришлась впору, а брюки были явно коротковаты. Истоптанные рабочие ботинки несносно жали, но он терпел.
При выходе из палаты Анна вручила Хатагову справку, на которой значилось: «Иван Лопатин. Выписан из инфекционного отделения гор. больницы».
С этого дня политрук Красной Армии коммунист Хатагов Харитон Александрович стал рабочим торфоразработок Иваном Лопатиным. Теперь его все звали «Дядей Ваней».
Вышли они из больницы втроем — он, Анна и Миша. Шли по улицам горевшего Минска на окраину города, к рабочему поселку. Дядя Ваня прижимал Мишу к широкой груди и шагал своими саженными шагами, а Анна, уцепившись за его пояс, семенила рядышком, тревожно поглядывая по сторонам.
Запомнился разрушенный Минск, когда пламя пожаров то утихало, то вспыхивало с новой силой в деревянных постройках. Захватчики, как очумелые крысы, рыскали по городу, саранчой набрасывались на уцелевшие магазины, грабили, вламывались в уцелевшие дома.
Миша хотя и чувствовал сильную руку и грудь Хатагова, но дрожал от страха всем телом. Он видел, как люди, лишенные крова, метались у горящих домов, не зная, что делать и куда бежать от страшного кошмара.
Хатагов видел все это, видел расправы над мирным населением, пожары и расстрелы — и великая ненависть к варварам охватывала его.
Жизнь на чердаке гостеприимной хаты, где после контузии набирался сил Хатагов, начала тяготить.
С болью в сердце слушал он сводки о том, что гитлеровские орды рвались на восток, разоряя родную землю…
Однажды, когда он уже подобрал себе надежных товарищей из окруженцев — таких же бывших воинов Красной Армии, невольно ставших рабочими торфоразработок, он сказал Анне:
— Милая, мне пора в путь. Время браться за оружие! Я уже совсем окреп. И подобрал себе надежных людей для борьбы с фашистами.
Была уже осень, и Анна настаивала на том, чтобы он перезимовал в доброй и теплой хате, а весной — к партизанам. Но Хатагов объяснил ей, что время сейчас самое ответственное, что надо действовать.
Под видом сезонных рабочих, с надежными друзьями, начал он скитаться по деревням, уходя на запад, чтобы не вызывать у врага подозрений.
Однажды с четырьмя такими же «батраками» нанялся к «доброму пану», которого с тысячами других панов привезли с собою в Белоруссию фашистские войска. Этот «добрый» помещик и решил отличиться перед своим фюрером. А надо заметить, что гитлеровцы хорошо награждали тех, кто ловил и сдавал им «бродяг» из окруженцев.
Когда Хатагов и его друзья закончили уборку и обмолот хлеба, новоиспеченный пан решил угостить батраков. Приготовил им ужин и поставил бутыль самогона.
— Хорошо поработали, не грех и выпить! — хвалил работников хозяин. — Пейте, закусывайте, на пользу пойдет: отдохнете по-человечески.
Хатагов, наблюдавший за хозяином, уловил какие-то нотки в его голосе, показавшиеся ему странными. Он слышал, что часто такие хозяева подпаивают работников и потом сдают их в гестапо, как бывших военнослужащих, связанных с партизанами. Бывали случаи, когда паны предлагали и отравленный спирт. Поэтому он еще перед ужином предупредил своих друзей. Когда же все наполнили стаканы, Хатагов подошел к хозяину и громко сказал:
— Дорогой хозяин, я кавказец, и у нас такой обычай, что хозяин пьет первым и произносит здравицу в честь работников, а также за новый урожай. Вот тебе бокал, выпей за наше здоровье.
Хозяин побелел как полотно.
— Непьющий я, — начал было он.