Хатагов прилег на кучу хвороста, устроился поудобнее и начал ждать. Даже вздремнул. В полусне ему виделись пожары, горящие здания, бородатый Батя, Плешков, сидящий верхом на Гитлере и затыкающий ему кляпом рот. Каждый раз Хатагов просыпался, встряхивал головой, чему-то улыбался, поглядывал на часы и снова погружался в легкую дремоту.
Вдруг он насторожился, встал с хвороста и взял свою двустволку наперевес. Он явственно услышал немецкую речь и шаги нескольких человек. Прислушался. Совсем близко раздалось:
— Ком шнель, шнель, чертова душа. Дорт зитцен, мучитель проклятый. — Хатагов узнал голос Плешкова, который, как мог, объяснялся с пленным. Показавшийся из-за деревьев солдат сделал несколько шагов, вышел к трем березкам, пошатнулся и повалился, как мешок, на кучу хвороста, где только что лежал Хатагов.
— Браво, хлопцы! — бросился к Плешкову и Адамовичу Хатагов. Обнимая друзей, он почувствовал, что от них, как от печки, пышет жаром. — А я думал, вы давно здесь.
— Были бы давно, — ответил Плешков, — если бы не этот кабан. Не хочет идти, хоть убей. Пришлось всю дорогу чуть ли не на себе тащить. Расстреляйте, говорит, только не ведите в партизанский штаб.
— Ну, а концерт мой слышали? — спросил Хатагов.
— До сих пор в ушах звенит. Боялись, что тебя контузило.
— Я же сапер.
— Ну и наворочал ты им, за неделю не растащат.
— Да, ребята, есть о чем рапортовать Бате. Еще «сверх плана» и «языка» доставим в штаб.
— Мы с ним больше не можем, — сказал Адамович, — хочешь, сам веди, а с нас хватит. Ляжет, как колода, и лежит. Не пойду, говорит, в штаб, повесьте на осине, говорит, не пойду.
— А немец-то знатный, — добавил Плешков. — Под Москвой побывал, шрам от казацкой шашки оттуда унес. Говорит, чуть голову не оставил в Малоярославце.
— Что же это вы кляп вынули? — спросил Хатагов.
— Просил, обещал не кричать, — виновато проговорил Плешков. — Выполнил обещание, — добавил он, как бы оправдываясь.
— Он нам рассказал, — пришел на выручку Плешкову Петр Адамович, — что фашисты сейчас минируют подходы к полотну железной дороги.
— За двадцать — тридцать метров от колеи ставят, — подтвердил Плешков.
— В штабе он нагл подробнее расскажет, — весело, но словно что-то взвешивая, проговорил Хатагов.
— Да в штаб-то он не идет.
— Как миленький пойдет, — заверил Хатагов. — Вот отдохнете немного, и пойдем.
— Если ты, Дядя Ваня, его поведешь, — развел руками Плешков, — то для нас это самый лучший отдых будет.
— Хорошо, — Хатагов решительно подошел к пленному солдату. Взял его за ворот, без усилий поставил на ноги перед собой. Немец удивленно и с испугом смотрел снизу вверх на рослого бородатого партизана. Бородатый кавказец казался ему, видимо, страшным великаном. Хатагов слегка встряхнул немца и, чуть согнувшись, приблизил к нему свое лицо.
— Иван, — попросил он Плешкова, — переведи все, что я сейчас скажу этому фашисту.
Плешков подошел к нему и встал рядом с немцем.
— Слушай, — сказал Хатагов немцу, — в штабе тебя никто не тронет. Это вас запугивает начальство. Понял? Если ты не будешь сопротивляться, тебе ничего не угрожает. Понял? Если будешь сопротивляться и откажешься следовать за нами, тогда другой разговор! — При этих словах Хатагов так сжал немцу плечо, что тот сморщился от боли.
Плешков, путаясь в немецких падежах, перевел слова Хатагова так:
— Слушай, фашистская собака. В штабе тебя мучить не будут. Но если ты будешь меня мучить так же, как моих друзей, будешь сопротивляться, не пойдешь, я велю тебя зажарить на бифштекс. И сам первый буду есть. Понял? На костре живого зажарю!
Хатагов вдруг увидел, как фашист весь задрожал.
— Нихт бифштекс, кайн бифштекс, — пробормотал немец, стуча зубами.
— Что ты ему сказал? — спросил Хатагов Плешкова. — Я же о бифштексе не говорил.
— Это я, Дядя Ваня, от себя добавил. Сказал, что в штабе его угостят бифштексом.
— Ну, это ладно. Так пойдет он по-хорошему?
Фашист закивал утвердительно головой.
— Он согласился, Дядя Ваня, — сказал Плешков, пряча в темноте улыбку.
Хатагов одобрительно посмотрел на Плешкова.