Салютовала параду прибывшая утром японская эскадра адмирала Курои. Бронированные крейсеры «Курима» и «Ибуки», миноносцы «Аянами», «Уранами», «Исонами» били из главного калибра. К ним присоединились другие корабли.
Новиков вышел из сквера, миновал серую гранитную стрелу памятника Невельского. Сзади послышались возбужденные голоса, и он обернулся. Люди смотрели, показывали руками в сторону многоэтажной громады магазина Чурина. С его крыши летели белые листовки. Они медленно спускались на головы людей, на марширующие колонны войск. «Молодец Антон. Только бы колчаковцы его не заграбастали, — с гордостью и беспокойством подумал Новиков и попытался успокоить себя: — Антон ловкий…»
Парад заканчивался. Новиков пересек Светланскую улицу и стал подниматься по каменистой, размытой дождями Ключевой, круто взбегающей по склону одной из сопок, подступавших к самой бухте.
Пройдя с десяток домов, он увидел на скамейке у палисадника кирпичного флигеля чубатого парня с гармошкой. Парень мечтательно смотрел на бухту и негромко наигрывал какой-то тягучий мотив. Новиков шутливо сказал:
— Сегодня воскресенье, праздник. Надо что-нибудь повеселее!
— Это можно, папаша, — тряхнул тот чубом и заиграл «камаринскую». Они переглянулись понимающе. Николай Федорович открыл скрипучую калитку и направился к белому домику в глубине двора. У раскрытых дверей пожилая женщина стирала в корыте белье. На веревке сушились две мужские рубашки.
— Бог в помощь, Никитична. Твой-то дома?
— А, Федорович, — выпрямилась женщина и кистью намыленной руки поправила выбившуюся прядь волос. — Дома, дома. Проходи, и со вздохом добавила: — Я-то думала Наташа вернулась!
В небольшой бедно обставленной комнате, куда Новиков попал из темного коридора, было человек десять. Одни сидели у стола, на котором были расставлены тарелки с закуской, бутылки водки и пива; другие — на кровати, третьи примостились на корточках у стола. Дым от папирос висел неподвижным серо-синим туманом. Все взглянули на Новикова. Он остановился в дверях. Спиной к маленькому окну, затянутому занавесками, стоял высокий худощавый человек. «Роман», — обрадовался Новиков, увидев старого товарища. Роман кивком головы поздоровался с Новиковым и продолжал:
— …Таким образом, вопреки настоянию Троцкого и Вацетиса, Восточный фронт Красной Армии не был ослаблен переброской части сил на юг. Это позволило освободить Урал, и сейчас, очевидно, идут бои за Челябинск. Колчак отступает. От Петрограда отбит Юденич.
— Но Деникин в Царицыне, — напомнил сидевший за столом человек.
— Да, — Роман кивнул, и прядь черных с проседью волос упала на лоб. — Деникин отдал приказ своим войскам идти на Москву, а с севера начали наступление англичане и американцы. Ну и беляки при них. Лакействуют и лютуют.
— Трудновато получается, — вздохнул кто-то.
— Трудно, это верно, — Роман засмеялся, показав вставные зубы, и это напомнило Новикову далекие дни 1917 года, когда они с Романом, комендоры первой статьи миноносца «Бодрый», были арестованы за участие в демонстрации во Владивостоке. Тогда на допросе в полиции Роману и выбили зубы. Роман был руководителем подпольной партийной организации РСДРП(б) среди военных моряков. Лишь за недостаточностью улик он был приговорен к десяти годам каторги, а Новиков отделался всего тремя годами тюрьмы. В восемнадцатом они вновь встретились. Роман прибыл во Владивосток уполномоченным ЦК РКП(б), и их дружба продолжалась. Полгода назад его вызвали в Сибирское бюро ЦК партии. И вот он снова во Владивостоке.
Новиков жадно слушал товарища, не сводя глаз с его худого с впалыми щеками лица. «Чахотка не отпускает Романа, — с горечью подумал Новиков. — Каторга крепкую отметину оставила».
— Трудно. Нам трудно — это верно, но в сотню, в тысячу раз труднее им. Сколько уже раз они начинали поход на Москву, объявляли об уничтожении большевиков. Ничего у них не вышло и никогда не выйдет! — Роман резким движением руки разрубил воздух.
— Ленин написал письмо к организациям партии: «Все на борьбу с Деникиным». Вот оно, — Роман достал из кармана листок и начал читать неторопливо, ровно, отчетливо произнося каждое слово: — Наступил один из самых критических, по всей вероятности, даже самый критический момент социалистической революции…
В комнате было тихо. Члены городской организации РКП(б) внимательно слушали. Закончив чтение, товарищ Роман достал из портсигара папиросу, размял ее тонкими пальцами, закурил. Новиков хотел подойти к нему, но заговорил пожилой железнодорожник с пышными седыми усами.