— Побежал торговать новостями?
— Да…
Титов неопределенно махнул рукой. Щуплый, узкогрудый, он сейчас выглядел таким усталым, измученным, что моторист качнул головой и с дружеской заботой проговорил:
— Поспали бы, Василий Никитович. Совсем выматываетесь. Один за трех дежурите. Чуть что — я вас подниму.
— А сам храпака не дашь, Игнат? — улыбка тронула бледные губы Титова, и в этот момент он казался моложе своих тридцати лет.
— Убей меня бог! — горячо произнес молодой моторист и тряхнул рыжеватым чубом. — Да я…
— Верю, верю, — остановил его Титов, которому нравился Фесенко, и почувствовал, как его охватывает сон. Но стоило ему лечь на койку, как спать расхотелось. Чтобы не огорчать Фесенко, он закрыл глаза и, подложив руки под голову, задумался. Как-то все нескладно у него получается. С Нижне-Тагильского пушечного завода Временное правительство мобилизовало его в армию. Окончил школу радиотелеграфистов и оказался в Ново-Николаевске в маршевом полку. Здесь познакомился с большевистскими листовками и, недолго думая, дезертировал во Владивосток, достал подложные документы, поселился на квартире у вдовой солдатки Арины. Работал грузчиком на станции. Потом нанялся радиотелеграфистом на Ново-Мариинскую радиостанцию. И уехал на Чукотку вместе с Ариной.
Вначале был доволен, что оказался в далеком краю, где тихо, спокойно и до него нет никому никакого дела. Работал неистово. Когда на охоте в тундре замерз третий телеграфист, стал и за него дежурить. Сейчас болеет второй, и он управляется один. Учватов редко когда садится за аппарат.
Но не это тревожило его. С каждым днем у него на душе становилось все тяжелее. Беспроволочный телеграф стал для него как бы биноклем, через который он видит все, что происходит там, в России. Красная Армия уже за Уралом. В его родном Ново-Тагильске советская власть. Сами рабочие хозяева себе, а он тут служит Колчаку. Выходит, он против своих же заводских. Вспомнились листовки, тайком прочитанные в Ново-Николаевской казарме, речи большевиков на митингах. И сейчас ему стыдно, что он сомневался в их правоте.
Василий Никитович рывком поднялся с койки, зашагал по аппаратной. Нет, он не может больше так жить, сидеть сложа руки, ждать чего-то, подчиняться Учватову! Но что же делать?
Жарко вспыхнуло лицо Титова. Он вспомнил посещение угольных копей на берегу лимана. В ноябре минувшего восемнадцатого года он хотел сообщить шахтерам, что образовалась Венгерская советская республика. Но горняки встретили его неприветливо, почти враждебно. Он попытался заговорить с одним из них, широколицым человеком, но тот хмуро оглядел Титова, его добротную форму телеграфиста, и сказал с нескрываемой угрозой:
— Шел бы ты, милый человек, своей тропкой. А то на чужую забредешь и часом ногу сломаешь.
Может быть, его даже приняли за шпика, за провокатора… Больше Титов никаких попыток сблизиться с шахтерами не предпринимал и вновь остался в одиночестве. Василий Никитович разволновался и был рад появившемуся с шахматами в руках Фесенко.
— Раз не спите, давайте сразимся.
Они расставили тяжелые фигуры, вырезанные мотористом из моржового клыка, и погрузились в раздумье. В аппаратной стало тихо. За окном шумел ветер, обдувая бетонный куб радиостанции, крепко вросший в хребет мыса, тонко пел в тугих растяжках высоких радиомачт.
Разменяв первые пешки, Фесенко спросил как бы между прочим:
— С какой же новостью убежал Учватов?
Титов немногословно рассказал. Моторист протяжно присвистнул:
— Ого, новое начальство. Как оно отнесется к нашим купцам?
Титов молча пожал плечами.
Они продолжали играть, но оба думали об одном: кому же первому сообщит новость начальник радиостанции?
А в это время Учватов осторожно спускался по крутому обрыву к реке Казачке, которая рассекала Ново-Мариинск на две половины. На ее левом берегу — поближе к тюрьме — расположились дома купцов и рыбопромышленников, подальше — хибарки разного люда. На другом — государственные склады Свенсона и Томпсона, рыбные амбары Грушецкого и Сооне, поселковое управление, милиция, харчевни.
Вечерело. Ослепительно пламеневшее у горизонта солнце покрасило воду в пылающий багрянцем расплавленный металл. Вода казалась тяжелой и густой. Далекие горы окутывала серо-голубой вуалью дымка. Учватов не замечал ни растекшийся по горизонту предзакатный огонь, ни высокого, едва тронутого нежной голубизной неба, ни суровых изломов скалы, которые казались отлитыми из бронзы. Он осторожно, точно слепой, сползал к берегу и мучительно думал, к кому же первому зайти, подороже продать новость. Сам он к сообщению отнесся равнодушно. Какая бы тут, на Севере, ни появилась власть, она его не тронет, не лишит места. Радиотелеграф необходим каждой власти, а особенно здесь, когда на восемь месяцев Чукотка отгорожена от всего мира непроходимыми льдами. Никакой начальник не рискнет его тронуть. Ведь он незаменим здесь.