На бланки старых свидетельств, подчищенных Ривкой, Янджа клеит новые снимки, мастерски дорисовывает недостающие полукружия "настоящих" печатей. В итоге у нас на руках имеются первоклассные удостоверения, не вызывающие никаких подозрений. Каждый такой документ проходил затем через множество рук и многие глаза тщательнейшим образом проверяли каждую деталь.
Все мы стали крупными "специалистами" в этой области. С первого же взгляда мы могли определить, новое свидетельство или старое, прошло оно "химчистку" или нет. Каждую печать мы изучали как опытные эксперты, и, в конце концов, наши мастера достигли такого совершенства, что даже нам самим нелегко было установить подделку.
Со временем благодаря этим документам в городе жили и работали родовитые, до седьмого колена, поляки-католики:
Эдуард Борковский (Эдек), Ян Станкевич (Соломон Энтин), а также караим Тамаров (Мордехай Тенненбаум).
На заседаниях координационного комитета решено было снабдить всех товарищей поддельными удостоверениями на случай акции или депортации.
А в гетто царит относительное спокойствие. Вот уже некоторое время не происходит ничего из ряда вон выходящего. Люди, пользуясь передышкой, начинают налаживать жизнь, проявляя при этом незаурядную волю и талант.
По инициативе учителя Олицкого в гетто основана школа. Здесь дети проводят большую часть дня до возвращения родителей с работы. Повсюду организованно борются с антисанитарией. На улицах продают кипяток для заварки чая.
А по вечерам можно уже видеть толпы гуляющей молодежи, заметить подчас и влюбленные пары. Их юные, полные жизни лица особенно выделяются на сером фоне. И бьет по сердцу их немой крик: мы молоды, верните нам весну нашей жизни!..
На улице Страшунь 6 находится книгохранилище "Мефицей-Хаскала". Немцы разрешили сосредоточить здесь книги из остальных библиотек. И люди читают. Здесь постоянно длинные очереди, причем многие становятся завсегдатаями.
А на воротах гетто большая вывеска, прибитая гитлеровцами:
"ЭПИДЕМИЯ! ВХОД ВОСПРЕЩЕН!"
Под нею вторая вывеска, и буквы поменьше:
"Евреям запрещается вносить продукты питания и топливо.
За нарушение - расстрел!"
В гетто начинаются браки... "шейнов". Поскольку обладатель "фахарбейтершейна" имеет право содержать семью - жену и детей, многие регистрируются фиктивно. Поначалу эти браки носят только "семейно-дружественный" характер: сыновья записывают своих матерей как жен, есть отцы - ровесники своих детей. Много таких супружеских пар, где жена замужем за посторонним, у которого есть "фахарбей-тершейн", в то время как ее настоящий муж тоже ищет себе привилегированную с "шейном", согласную зарегистрироваться с ним...
Вскоре эти браки начинают служить источником спекуляции. За регистрацию требуют платить наличными и золотом. Цена на владельцев "шейнов" головокружительно растет. Люди снимают с себя последнее, продают все подчистую, чтобы заплатить за регистрацию. И если набирают нужную сумму, покупают "шейн".
Настал Судный день. Первый в гетто. На рассвете все рабочие ушли на свои объекты. В старых полуопустошенных синагогах, на частных квартирах истово молятся старики.
Не знаю, правда ли, или мне только померещилось, будто взмыл над городом слитный, могучий крик смертного плача:
Боже, за что ты меня отринул!..
После полудня по всем дворам забегала еврейская полиция, приказывая мужчинам выходить из домов и собраться на улице. В гетто вошли немцы. Пришли якобы установить, кто не вышел сегодня на работу. Начались обыски. Нескольких евреев избили. Орали, издевались, потом убрались восвояси, никою не забрав. Гетто глубоко вздохнуло. В измученных сердцах затеплился лучик надежды: может, одним страхом и отделаемся?
В сумерках вернулись мужчины. На местах работы ничего не стряслось. Люди повеселели. В воротах разрешают проносить больше продуктов, чем обычно. Вернулись с молитвы старики, ослабевшие, истомленные постом, но приободрившиеся.
К ночи, когда после дневных треволнений воцарился покой, гетто было окружено немцами и литовцами. Тысячи людей заметались в кромешной тьме. Женский плач, крики. Что происходит, чего хотят немцы?.. Кто без "шейнов", кинулись в "малины", прекрасно понимая, что в любом случае первые жертвы они. Да и обладатели "шейнов" раздумывают, не лучше ли им попрятаться. Панику усиливает еврейская полиция, которая издает противоречивые приказы и распространяет неверную информацию. В гетто вошли литовцы.
В этот момент у большинства наших товарищей не было "шейнов". В последнюю минуту, когда гетто уже окружили, все по собственной инициативе собрались в комнатке на улице Страшунь. В такие мгновения люди судорожно льнут друг к другу.
В комнате почти весь наш актив. С нами и Хайка, она пришла в гетто накануне. Нет у нас никакого убежища, ни одной "малины", а сейчас искать поздно.
В последний момент, когда уже нечего было терять, все собравшиеся втиснулись в нашу комнатку в самой глубине квартиры. Дверь замаскировали найденным у соседей тяжелым дубовым шкафом. Скрыв таким образом наличие комнаты, с бьющимися сердцами принялись ждать развития событий. Я с Виткой осталась в пустой квартире. У нас тоже не было "шейнов". Но ведь нельзя было оставить всю квартиру без единой живой души - это вызвало бы у немцев подозрение и начался бы обыск.
А дело принимало скверный оборот. Приказ гласил, что все обладатели "фахарбейтершейнов" должны собраться с семьями у ворот для перерегистрации, а те, у кого "шейнов" нет, - немедленно отправляться во Второе гетто.
Литовцы входили в квартиры, вытаскивали прячущихся, выстукивали стены, взламывали полы. И где бы они ни появлялись, раздавались крики и плач депортируемых.
По такому пронзительному крику, просверлившему тишину нашей квартиры, мы поняли, что они рядом и вот-вот войдут.
А вдруг - чудо, вдруг пройдут мимо?!..
Внезапно мы сорвались с места. До этого мгновения мы не обменялись ни единым словом. Надо посмотреть, что происходит. Сидеть так и ждать - этого нельзя больше выдержать. Двор был погружен во мрак, ни души, но мы точно знали, что литовцы рядом, они где-то здесь. А может, были и ушли?! Да нет, это было бы слишком большим счастьем. Мы начали подниматься по ступенькам и наскочили на них на лестничном пролете первого этажа, откуда они вывели нашего соседа. Сердце упало. Конец, и некому будет даже рассказать. И тут мы заговорили с ними - на авось, терять-то все равно нечего. Невинно спрашиваем, должны ли жены полицейских тоже регистрировать "шейны"? Мы жены полицейских и слыхали, что на нас это не распространяется. Говорим, а внутри озноб - вдруг сейчас потребуют показать "шейн".
- Почему здесь вертитесь? - пробурчал один, а другой жестко спросил:
- Что вы здесь делаете?
Мы затянули ту же песню: жены полицейских, тут живем. Вглядываются в нас, изучают. Колеблются. В глазах хмурое недоверие. И вдруг:
- Жены полицейских - марш по квартирам! Нечего вам здесь!
Ноги у меня подкашиваются. Собираю последние силы, чтобы уронить: наверху только квартиры полицейских, и сейчас там никого нет.
Молча мы вернулись наверх, в наши пустые комнаты, в которых еще стыл страх, не осмеливаясь нарушить их кладбищенское безмолвие. Мы боялись собственного голоса, боялись подумать, что удалось-таки спасти жизнь...
Постучались в стену. Отозвался тревожный голос Эдека. "Успокойтесь, опасность миновала", - сказала одна из нас. Ответом было молчание.
Это угнетающее молчание продолжалось всю долгую, бессонную ночь, которую мы провели в квартире по-прежнему в полном одиночестве, наедине со своими переживаниями и мыслями. Едва начала рассеиваться тревога за судьбу близких, нахлынул ужас при мысли об участи гетто и его жителей, угоняемых литовцами. В растущем с часа на час волнении ждали мы возвращения тех жильцов нашего двора, у кого на руках были "шейны".