Марта вошла в комнату и сообщила, что автомобиль ждет. Она осталась стоять у дверей.
Роберт посмотрел на Тони, Тони – на него, с поднятой головой, с пылающим лицом.
Он вышел из комнаты, и через минуту Тони услышала, как отъехал автомобиль.
Ссоры идут хорошо, пока они продолжаются и каждая из сторон находится в упоении битвой. Но потом, когда каждый остается наедине с собой, пыл и натиск остывают, и чувства печали и грусти занимают их место.
Что за день! Долгий, как неделя. Тони не могла ни рисовать, ни играть, ни читать. Тысячу раз выходила она на галерею и в полевой бинокль Роберта смотрела на дорогу, ожидая его возвращения. Он вернулся очень поздно.
И он весь день был расстроен и жалок. Был момент, что он хотел телеграфировать Тони, но самолюбие удержало его.
Он не подошел к ней с поцелуем. Это должна была сделать она, прося прощения.
Своими большими глазами она посмотрела на его равнодушное лицо, и ее собственное потеряло всякое выражение.
Обед прошел в атмосфере той тягостной вежливости, которая бывает возможна только между двумя любящими людьми, когда они злы друг на друга.
После обеда Роберт сказал, что ему нужно писать письма, и удалился к себе в комнату. Тони осталась на веранде.
Конечно, он придет. Он должен прийти. Но он не шел. Он был слишком избалован в течение всей своей жизни, и последние три месяца не могли устранить этого. Тони была не права, и замечания ее были дурного тона. Это верно, но ведь и его собственные были не безупречны.
Роберт затаив дыхание прислушивался к ее шагам, когда она поднялась по лестнице. Зайдет ли она? Конечно, зайдет.
Но она не пришла. Она прошла к себе в комнату, и он с раздраженным изумлением услышал, как повернулся ключ в ее замке.
Бедная Тони! Ночь была для нее сплошным мучением, и казалось, не кончится никогда, но рассвет все-таки наступил.
К завтраку она надела муслиновое платье и причесалась так, как это нравилось Роберту. Выйдя из комнаты, она столкнулась с ним лицом к лицу. Он выглядел, как всегда.
– Надеюсь, ты спала хорошо? – спросил он вежливо.
Тони пробормотала что-то и сбежала вниз.
Подлинный страх и ужас охватили ее. Только человек, которому безразлично, которому начинает надоедать, мог выглядеть так обычно, говорить так обычно, как если бы ничего не произошло, как если бы прошедшей ночи и вовсе не было.
Роберт решил дать Тони урок.
Она затронула его гораздо больше, чем сама себе представляла, тем, что заперлась.
Он спокойно завтракал и мягко сказал ей, что, возможно, вернется поздно и чтобы она его не ждала. Самолюбие помогало ей, с своей стороны, говорить и смеяться.
Он вышел, почти уверенный в том, что ее это мало трогает.
Как только Роберт уехал, Тони поднялась наверх в его комнату. Она зарылась лицом в его пальто и плакала безутешно. Даже старая Марта пришла и упрашивала ее пойти пообедать.
– Обед прекрасный, сударыня.
– Прекрасный, – ответила бедная Тони, рыдая.
– Хозяину бы хотелось, чтобы вы поели.
– Ему все равно, ем ли я или нет, – сказала Тони по-английски.
Она рано пошла спать и, став на колени возле окна, спряталась за занавеской, ожидая, пока Роберт вернется.
Он скоро приехал. Его шаги болезненно отзывались в ее сердце. Она продолжала стоять на коленях.
Дважды она пыталась крикнуть, но голос не повиновался ей. От холодного ночного ветра она вся продрогла.
Когда она поднялась, она почти падала и, спотыкаясь, направилась к кровати.
Неужели так это и кончится? Неужели так это бывает, когда мужчинам надоедает? Но ведь они с Робертом еще так мало прожили!
– О Боже, Боже! Больше я не в силах переносить. Я должна знать. Если я ему в тягость, пусть лучше скажет, чем продолжать так.
Она подошла к его двери и, вся дрожа, остановилась в ожидании. Всегда кажется, что между нами и теми, кого мы любим, открывается непроходимая пропасть, когда мы ссоримся. Пропасть открылась перед Тони.
В глубине этой пропасти она видела безразличие – как же она могла после этого пойти к Роберту?
Своей нервной рукой она дотронулась до ручки двери, которая слегка заскрипела. Тони повернулась, чтобы в отчаянии уйти.
Когда она повернулась, дверь открылась, и Роберт появился перед ней. Он не сказал ни слова и только смотрел на нее, затем схватил ее в объятия.
– Тони, – прошептал он, – как ты могла?
Она была не в силах говорить. Ласкающая теплота и искренность его, его сжимающие объятия, пульс и биение его сердца, которые она ощущала около себя, – все это охватило ее, как чудесный сон. Она стала его быстро целовать – глаза, волосы, губы.
– Милый! Дорогой! – бормотала она бессвязно. – Дорогой мой, весь любимый, Роберт, как я жалею…
Он поцелуями выпивал слова с ее уст.
– Не говори так, моя радость. Я должен просить прощения. Тони, я был груб. Скажи, что ты прощаешь меня.
– Да, да! Я знаю, что я неинтересна, но я никогда не буду неряшливой. И если я тебе даже начинаю надоедать, если я даже умру, когда ты оставишь меня, этот момент стоит всего этого.
– Ты надоешь мне! – проговорил он, и его голос затрепетал от страсти, а руки крепче обняли ее. – Тони, я люблю тебя, неужели ты не чувствуешь и не понимаешь этого. Дай свою руку вот сюда. – Он взял ее руку и прижал ее к своему сердцу. Под тонкой шелковой рубашкой оно билось безумно, и Тони чувствовала, что оно готово выскочить при ее прикосновении.
– Ты действительно еще так меня любишь?
Как быстрая опьяняющая буря, его страсть зажгла ее собственную. Она прижималась к нему ближе и ближе и потеряла самое себя в опьянении его поцелуев.
Для них действительно становилось невозможным оставаться здесь, в особенности во Флоренции, где Роберт постоянно встречал знакомых. Он ни с кем не говорил о своих делах, и часто, к удивлению, знакомые спрашивали его, что он делает, где живет, и проявляли при этом обычный поверхностный интерес, свойственный случайным приятелям.
Ему казалось, что все знают, где он, и все, что с ним произошло. Между тем никто ничего не знал. Он полагал, что его сестра удачно скрыла от всех побег Тони, и своим личным друзьям не сообщил, что у него есть дела в Италии.
Погода во Флоренции стала вдруг удушливо жаркой. Вне города, на вилле, было довольно прохладно.
Однажды утром, после утомительных занятий с адвокатами, Роберт почувствовал необычайную усталость. Голова у него болела. Он пробовал поесть, но не мог дотронуться до еды. Наконец он решил сразу ехать домой.
Когда он ехал вдоль Виа Валериа, он услышал, как кто-то окликнул его. Рядом с ним двигался автомобиль. В нем сидел невысокий человек с ласковым бледным лицом и ярко-синими глазами.
– Дорогой мой Роберт, – сказал он сердечно, – я сам не знаю, вы ли идете ко мне или я к вам?
Несмотря на свою головную боль, Роберт был искренне рад встретить де Солна. Их связывали долголетняя дружба еще с тех времен, когда Роберт впервые попал в Париж. Он встретился тогда с де Солном и сразу почувствовал влечение к нему. Де Солн был так благороден, прост и искренен, несмотря на свой титул и огромное состояние.
Роберт перегнулся к нему.
– Вернемся ко мне в отель, есть так много о чем поговорить, – сказал де Солн.
– Вернемся, – начал Роберт и сразу вспомнил, что даже не может взять с собою де Солна к ним на виллу, не спросив позволения Тони. – Я что-то устал, дружище. У меня отчаянная головная боль.
– А у меня есть отличнейшее средство, которое вас сразу поставит на ноги, – ответил тот, – поедем.
Роберт пересел в его автомобиль.
Друзья не виделись уже пять лет. Когда Роберт бывал в Париже, де Солн то отсутствовал, то подвергался разным операциям, которых требовало его слабое здоровье.
Когда он вышел из мотора, стало видно, что он сильно хромает и что одно плечо у него несколько выше, чем другое.
Его комнаты были в нижнем этаже, так как с лестницами он всегда плохо справлялся.