Придвинувшись к микрофону, Шут обратился к миру.
— Счастливые, счастливые существа! — сказал он, и все впервые услышали его тихий голос. — Счастливые, счастливые существа! Но смерть ходит за вами по пятам. Завоеватели мира, но песчинки среди звезд! Мы лишь искры, что вспыхивают и угасают. Если даже как вид мы и выдвинулись, произойдя столь недавно от зверей и рыб, то вскоре все равно исчезнем. После нас наша планета будем вращаться миллиарды лет, и ничто не вспомнит о нас? Тогда зачем, зачем, зачем мы здесь?
Он умолк. Над всей Грейт-сквер пронесся звук, с каким ветерок проносится над полем созревшей кукурузы. То вздохнула толпа. С минуту-другую царили тишина и неподвижность, нарушаемые лишь легким шелестом флагов и шумом хлопающих крыльев парочки голубей, опустившихся на площадь.
Затем наконец Шут заговорил снова.
— Звезды не дают ответа. Но ответ лежит внутри нас, в каждом из нас по отдельности и в нашей общности в целом; так как в нашем человеческом сознании мы видим глубже, чем через телескопы и микроскопы. И из глубин каждого из нас, и из нашего сообщества в целом, возникает стремление; каким образом, мы не знаем, но стремление неумолимое. «Живите! Живите в полную силу!» — просит оно нас. — «Знать, любить, делать — вот музыка, которую я предписываю всем моим инструментам. Пусть на ваши песчинки прольется живительный поток этой музыки, гармоничной по природе своей и гармонирующей с песней всех сфер, которую лишь я один могу слышать». — Вот что приказывает оживающее внутри нас стремление. И мы, маленькие человеческие инструменты, пусть смерть и настигнет нас неизбежно, и пусть наш вид эфемерен, мы должны подчиниться. Слабы мы, и слепы, но Невиданное наполняет нас музыкой.
И снова тишина заполнила Грейт-сквер, еще более продолжительная. Шеренги колонн и окружающие их зрители стояли неподвижно, удерживаемые Невиданным. Наконец Шут, понурив голову, исчез из виду, и президент, после некоторого замешательства, вернулся к микрофону и сказал:
— Наше празднование обнаружило неожиданную, но подходящую кульминацию. Я больше ничего не скажу, но ваши лидеры, которые также являются и вашими товарищами, поведут вас вперед, чтобы всегда звучала эта музыка, которая и есть человек.
Когда Президент сошел со сцены и удалился, толпа зароптала и вскоре потонула в океаническом громе аплодисментов. Когда наконец шум стих, многочисленные музыканты ударили по знакомым струнам, заиграв всемирный гимн, «Песнь человека», в то время как все собравшиеся встали по стойке смирно, приготовившись петь. Затем колонны, одна за другой, пришли в движение, развернулись и плавно вытекли с площади, а огромное сборище зевак рассеялось.
В глубокой рассеянности и замешательстве старик пробирался сквозь толпу по запруженным улицам, размышляя о странной сцене, которой только что стал свидетелем. К своему стыду он обнаружил, что по щекам его бегут слезы. О да, то был настоящий триумф драматического мастерства. Такая игра не могла не растрогать… Но она была опасна для духа Революции, и изысканно вероломна. Президент Мира, человек, несомненно, слишком молодой для столь ответственной должности, должно быть, заранее знал о планируемом вмешательстве. Весь этот хитрый фокус был проделан лишь для повышения его популярности. Хуже того: это было возвращение к религии, доза того древнего опия, проницательно назначенная новыми правителями. Как знать, чем это все закончится? Но в глазах его стояли слезы.
Олаф Стэплдон
История Джона
Начальная версия фантазии Стэплдона о расе «сверхлюдей» появляется в виде одиннадцатистраничной главы (в окончательной вариант романа, однако же, не вошедшей) в рукописи «Последних людей в Лондоне». В этой книге рассказчик с планеты Нептун отмечал присутствие среди «первых людей» современной эры неких физически странных, но чрезвычайно развитых психически существ, многие из которых содержались в психиатрических клиниках. Среди этих предшественников «homo superior» рассказчик особо выделяет одного (в 1935 году Стэплдон сделает его центральным персонажем своего рассказа «Странный Джон») и в общих чертах обрисовывает его историю жизни. Несмотря на то, что в ходе переделывания отдельной главы в законченный рассказ были добавлены многие детали, в «Истории Джона» сохраняется основной посыл романа: фантазию о биологической мутации вполне можно расценивать как сатирическую притчу о политике и нравственности.