— Не переживайте насчет огня, — сказало пламя. — Я знаю, что горючего у нас раз-два и обчелся. И хотя миссис Аткинсон уже почти влюблена в вас, ей вряд ли понравится, если вы начнете сжигать ее мебель, лишь бы сохранить для меня тепло. Поэтому мы просто поговорим, а когда вы отправитесь спать, я удалюсь в расселину огнеупорного кирпича, где и отлежусь до завтрашнего вечера. День, если хотите, можете провести на возвышенностях; и, возможно, пока будете гулять, вы сможете хорошенько обдумать все то, что я вам сейчас расскажу, и ту просьбу, с которой я, быть может, обращусь к вам, если почувствую, что нам удалось проникнуться взаимным доверием. Затем, вечером, мы сможем обсудить подробности моего проекта. Как вам такой план?
Я заверил пламя, что он мне вполне подходит, и попросил говорить помедленнее, так как естественный темп его мышления, вероятно, значительно превосходил мой собственный. Оно согласилось, но напомнило, что для ускорения ритма усвоения мне уже оказывается необходимая помощь.
— Пусть так, — сказал я, — но мне все равно трудно поспевать за вами; к тому же это весьма утомительно.
— Мне столь же трудно думать медленно, — ответило пламя, — как вам — думать быстро. Это как… ну, вы и сами знаете, сколь изнурительны бывают прогулки с тем, чья естественная скорость передвижения меньше вашей, так что не стесняйтесь напоминать, если я стану забывать соотносить мой темп с вашим. Разумеется, я хочу сделать все возможное, чтобы в общении со мной вы не испытывали ни малейших проблем. Но нам нужно обсудить слишком многое, и в любом случае ближайшая ночь и весь завтрашний день у вас будут свободны — тогда-то вы и дадите передохнуть вашему разуму.
После небольшой паузы пламя заговорило вновь:
— С чего мне начать? Я должен как-то убедить вас, что ваш вид и мой вид, несмотря на все наши различия, стоим по одну сторону и нуждаемся друг в друге. Несомненно, два осла, вытягивающие шеи за одной морковкой, стремятся к одному и тому же, но нас с вами объединяет иная связь. Прежде чем я попытаюсь объяснить, почему мы нуждаемся друг в друге, позвольте мне начать с наших глубоких различий. Конечно, самое очевидное из них заключается в том, что вы — существа холодные и относительно твердые, тогда как мы — горячие и газообразные. Кроме того, у ваших индивидов короткая продолжительность жизни, и одни поколения сменяют другие; тогда как у нас смерть наступает лишь в результате какого-нибудь несчастного случая, что в эти суровые дни стало делом весьма распространенным. Так, например, когда холод превратит меня в микроскопическую пыль на поверхности какого-нибудь твердого тела, рассеивание этой пыли, возможно, убьет меня, хотя в благоприятных условиях некоторые ее крупинки могут породить нового индивида. С другой стороны, внезапное воздействие холода на мое газообразное тело убьет меня непременно. Если бы на этот огонь плеснули воды, мне бы, вероятно, тоже пришел конец. Холодная ванна стала бы для меня даже большим шоком, чем для вашего друга-сибарита, Тоса.
Эта неожиданная ремарка немало меня озадачила, но спустя несколько секунд я понял, что она задумывалась как шутка, и принужденно рассмеялся.
— Просто не верится, что вы, хрупкое пламя, потенциально бессмертны, и что вам и всему вашему роду удается выживать бесчисленные миллионы лет, с тех пор как вы заселили солнце. Как такое возможно?
— Это действительно может показаться невероятным, — ответило пламя, — но это правда. Если бы вашему виду — отдельно взятым его представителям — суждено было жить вечно, человеческий род так бы никогда и не эволюционировал, поскольку ваша конституция, ваши физические данные неизменны; у нас же каждое индивидуальное тело, при тех или иных ударах судьбы, способно претерпевать глубокие изменения. Без этой приспособляемости мы бы не только никогда не пережили переход от солнечного режима к земному, но и не смогли бы, когда земля охладилась, научиться переживать холодные периоды, засыпая в виде пыли на твердых частицах. Более того, если бы ваша газообразная природа не наделила нас этой особенной гибкостью, мы бы не смогли адаптироваться к систематическому изменению фундаментальных физических законов, которые, как нам известно, уже начинают открывать ваши физики. В наши солнечные дни, и даже в ранние дни земли, когда я имел глупость лишиться свободы, угодив в остывающую лаву, мои физические процессы протекали в совсем другом ритме и состояли в других отношениях друг с другом, — отсюда и те страдания, которые мне довелось пережить после того, как я снова проснулся. Судя по всему, это телесное изменение обусловлено систематическим изменением отношений между квантом электромагнитной энергии и длиной электромагнитных волн, но с полной уверенностью я это утверждать не возьмусь, так как рассуждения ваших молодых физиков во многом все еще недоступны нашему пониманию. Во-первых, как газообразная раса, не привыкшая иметь дело с большими количествами маленьких твердых предметов, мы не очень хорошо разбираемся в доводах, подразумевающих знание высшей математики. Первые попытки наших экспертов-физиков проникнуть в рассуждения ваших математиков закончились полным фиаско: такая демонстрация абстрактного мышления показалась им совершеннейшей абракадаброй. Когда же наконец они осознали, чем занимается математика как наука, острота и широта этих умов поразили их настолько, что вызвали у них благоговейный страх. Почтительно и смиренно, они приступили к изучению математики и овладели предметом столь полно, сколь это вообще было возможно при их интеллекте. Но затем наступил момент, когда им пришлось немного умерить свое восхищение. Некоторые математики, как обнаружилось, были склонны полагать, что математика является, так или иначе, ключом к высшей, конечной реальности, но нашим умам представление о том, что исчислимый или измеримый аспект вещей является фундаментально значимым, кажется попросту смехотворным.