Пламя уже убывало.
— Я мог бы слушать вас всю ночь, но у нас кончился уголь. Почему бы вам наконец не сказать мне, чем я могу вам помочь?
— Было бы неразумно поступать так до тех пор, пока я хотя бы не намекну вам на то, в чем мы не просто равны с вами, но даже вас превосходим. А сделать это так, чтобы не унизить ваш вид, непросто. Но поверьте, мы не утверждаем, что превосходим вас во всем — разве что нам свойственно более полное проявление кое-чего гораздо большего, чем мы сами, — духа. Сами по себе все мы — лишь инструменты переменных степеней эффективности. Одни условия позволили всем нам стать тем, что мы есть; другие позволили вашему виду развить практические умения и интеллектуальную мощь гораздо более полно, нежели моему. Среда благоприятствовала нам в достижении более высокого уровня духовной восприимчивости. Мы не ставим себе это в заслугу. Мы высоко ценим не нас самих, как отдельных особей или как расу, но дух, для которого мы — и вы тоже — являемся инструментами, сосудами. Мы признаем, что вы, при всех ваших трагических трудностях, проложили дорогу, которой мы затем, с гораздо большей легкостью и успехом, и последовали. Хотя сегодня вы представляетесь нам неспособными совершить большее, нежели сделать один робкий шаг, а потом отступить назад (и, конечно же, вы вполне можете уничтожить себя, если только мы вам не поможем), вы все же способны достичь успеха и, может быть, в преодолении трудностей утвердить даже более восхитительное проявление духа, чем то, на которое способны мы одни. Пока мы в этом отношении сильно вас опережаем. Возможно, нам удастся отплатить вам за ту практическую помощь, которой мы от вас потребуем, содействием в решении некоторых из ваших безнадежных духовных проблем.
Пламя употребило именно это слово — «потребуем». Это как могло подразумевать принуждение, так и нет. Я сказал себе, что принуждение совершенно чуждо характеру пламени, но, несомненно, испытал легкий приступ страха. Так или иначе, я тотчас же выбросил это из головы. Вероятно, существо еще не достаточно хорошо усвоило английский язык, чтобы осознать всю двусмысленность этой фразы. Я с тревогой спросил себя: а известно ли ему, о чем я сейчас думаю?
Тем временем пламя заговорило снова:
— Вы один из немногих в вашем, человеческом, роде, кого глубоко трогает искусство. Я бы не смог ввести вас непосредственно в наше эстетическое восприятие, поскольку оно слишком чуждо для вас; но я могу продемонстрировать наши артистические способности, предложив вам эстетический опыт восприятия самого изысканного и многообещающего из доступных вам видов. Строго говоря, самостоятельно воспринять это вы не способны, но я могу немного повысить — по сравнению с обычным уровнем — вашу восприимчивость. Я выведу вас на высоты, превосходящие возможности человека. То, что я намерен вам показать, является, в каком-то роде, переводом, очень приблизительным переводом, некоего произведения одного из наших величайших артистов. В исконной форме оно расценивается как своего рода образец, но при этом образец относительно простого рода. Я выбрал его именно по этой причине. Его значение почти полностью соответствует сфере эстетического восприятия, свойственной как нашему виду, так и вашему. Однако же, поскольку чувственный ряд оригинала — наш, а не ваш и должен быть преобразован, дабы вы поняли ассоциации, почти всей оригинальной эстетической формой придется пожертвовать. Насколько это возможно, я постараюсь выбрать такие форму и ритм, которые имеют смысл для вас и эквивалентны оригиналу. Я представлю нечто большее, нежели буквальный, но «прозаический» перевод нашей великой «поэмы», если можно так выразиться, хотя в сравнении с оригиналом, моя версия неизбежно является тусклой и не вполне верной. Тем не менее, полагаю, я смогу преподнести вам нечто такое, что будет иметь для вас истинную эстетическую ценность и что позволит вам постичь дух моей расы глубже, чем десятки разговоров.