И только одна неприятная мысль не давала покоя. Откуда мне знать, что моя симпатия к пламени и мое восхищение его расой есть спонтанные реакции? А что если мне их внушило, каким-то хитрым способом, само пламя? Чем больше я об этом думал, тем больше склонялся к тому, что, вероятно, именно так оно и есть. И не для того ли пламенная раса намеревается оказать свое гипнотическое влияние на всю расу людей, чтобы поработить их — да, поработить, навеки подчинить воле язычков пламени? Люди будут думать, что действуют свободно, тогда как на самом деле станут роботами, повинующимися принуждению. Человечество, до сих пор распоряжавшееся собственной судьбой, впредь будет подчиненной расой, эксплуатируемой более коварным видом, новым Herrenvolk[5]. Конечно, я соглашался, что единственным окончательным исходом должна быть "слава духа", а не триумф какой-либо одной расы, человеческой или нечеловеческой; но откуда мне знать, что эти коварные язычки пламени работают действительно во имя духа, а не ради власти и возвеличивания своей расы? Откуда мне знать, что в глубине души они не вынашивают дьявольские планы? Да, дьявольские! Под личиной дружбы и великодушия обосновавшееся в огне создание замышляло пленение моей души для исполнения какого-то бесчеловечного плана. Подталкивало ли оно меня искусно к предательству моего собственного вида? Но даже думая так, я оставался во власти конфликтующих сил. Все это время пламя вело себя так цивилизованно, так деликатно и дружественно. Как мог я отвернуть эти любезные авансы? И все же, по мере того как теплели мои чувства к нему, я напоминал себе, что эти самые чувства, возможно, вовсе и не мои собственные, но есть результат внушений. Гнев и страх снова охватили меня. Нет! Будет в тысячу раз лучше, если человечество сохранит суверенную независимость и пойдет ко дну, не спустив флага, чем если откажется от своего человеческого достоинства, своей человеческой самодостаточности, своей человеческой свободы. Пусть оно служит духу свободно и на свой манер или так же свободно сгинет.
Эти мысли все еще ворочались в моей голове, когда пламя заговорило вновь.
— Что ж, я не хочу подталкивать вас к решению, так как вижу, сколь это трудно для вас, даже труднее, чем я ожидал. Возможно, вам лучше взять еще один день на раздумье. Завтра вечером мы встретимся снова, и тогда, быть может, вы примете решение. А пока… Я ужасно замерз и был бы вам признателен, если бы вы подбросили немного угля!
Огонь и впрямь уже едва теплился. Я был так поглощен моим внутренним конфликтом, что совсем про него забыл. Поднявшись, я вдруг подумал, что мог бы весьма эффективно продемонстрировать себе самому, что не являюсь беспомощным орудием пламени. Вместо того чтобы потянуться к ящику для угля, я проследовал к серванту и взял кувшин с питьевой водой, потом быстро шагнул к камину и плеснул воды в самое сердце огня. Результат напоминал взрыв, комната наполнилась паром и дымом. Когда воздух расчистился, я увидел, что в центре камина черным-черно, а пламя исчезло. Я прислушался, но безмолвный голос молчал.
Господи! Нет тишины тяжелее, чем та, когда убил друга.
Я стоял, прислушиваясь к шипящим углям. Волна раскаяния, жалости и сострадания поднялась во мне, но я сказал себе, что это не мое чувство; его навязывает мне возмущенная пламенная раса во всех подовых печах и топках мира.
С того дня я напрочь утратил сон. Каждую ночь ненавистные язычки пламени терзали меня стыдом и виной. Сначала они вообще со мной не разговаривали — просто стояли у меня перед глазами и молчали. Они выжигали мне мозг любовью моего убитого друга и горьким сожалением. Потом они заговорили. Стали утверждать, что, мол, научились понимать мое поведение, сочувствовать моим побуждениям, уважать мою прямоту. И они умоляли меня помочь обеим нашим расам.
Но днем я решительно работал над их уничтожением. Я вглядывался в тысячи огоньков, выискивая характерный яркий и гибкий конус. А когда находил — убивал. И после каждого убийства, я чувствовал, как моя душа все глубже и глубже погружается во тьму. Тем не менее я знал, да, Господи, знал, что должен быть верен человечеству. Должен сделать все от меня зависящее, чтобы уничтожить этих ловких злодеев, замышляющих гибель человечества. Но что может один отдельный индивид? Я писал в газеты, требуя проведения кампании во всемирном масштабе, но издатели видели во мне сумасшедшего. Ни одно из моих писем так не было опубликовано. Или… нет! Одно все же увидело свет. Оно было приведено целиком в статье о «мании преследования» в каком-то журнале по психологии.