Взглянув вверх через развевающиеся на ветру волосы Хелен, он увидел небольшой движущийся предмет. На мгновение он принял его за комара, но затем осознал, что это аэроплан, все еще далекий, но с каждой секундой увеличивающийся в размерах.
— Взгляни на тот самолет, — сказал он, и она вздрогнула от резкости его голоса. Она посмотрела в небо, затем — снова на него. Лицо его было искажено усилием, глаза сверкали, ноздри раздувались. Ей захотелось оттолкнуть его от себя, столь жестоким он выглядел, но любопытство взяло верх.
— Не своди с него глаз, — приказал он. Она посмотрела вверх, потом вниз, на Джима, снова вверх. Она знала, что должна разорвать эти дьявольские чары. (Есть ведь нечто, что зовется нравственностью, но, вероятно, это всего лишь заблуждение) Непреодолимое влечение возобладало.
Через минуту-другую все четыре двигателя приближающегося аэроплана, один за другим, засбоили, а потом и вовсе заглохли. Самолет еще какое-то время планировал, но затем стало очевидно, что он уже не подчиняется управлению. Он покачнулся, зашатался и ушел в крутое, спиралеобразное пике. Хелен закричала, но ничего не сделала. Аэроплан исчез за ближайшим лесом. Спустя несколько секунд послышался приглушенный звук взрыва, и над лесом вьющейся черной струей начал подниматься дым.
Джим поднял голову с колен Хелен и, повернувшись, вдавил девушку в землю.
— Вот как я люблю тебя, — горячо прошептал он и принялся целовать ее губы, шею.
Хелен предприняла отчаянную попытку встряхнуться и воспротивиться импульсивному позыву этого безумца. Она изо всех сил вырывалась из его объятий, и вскоре они уже оба стояли друг против друга, часто и тяжело дыша.
— Да ты сумасшедший! — вскричала она. — Подумай, что ты наделал! Ты убил людей только для того, чтобы показать, какой ты умный. А затем пытался заняться со мною любовью. — Она закрыла лицо руками и зарыдала.
Джим, все еще пребывая в состоянии безумного ликования, рассмеялся, а затем принялся подначивать ее.
— Можешь сколько угодно называть себя реалисткой, но ты просто привереда. Что ж, теперь ты знаешь, какой я в действительности и на что способен. А самое главное — ты теперь принадлежишь мне. Я могу убить тебя в любой момент, где бы ты ни была. Могу сделать с тобой все что пожелаю. А попытаешься остановить меня — сгинешь, как та малиновка и… тот парень из автобуса.
Ее руки упали от заплаканного лица. Она уставилась на него в ужасе — и в то же время с нежностью.
— Ты совершенно безумен, бедняжка, — спокойно сказала она. — А казался таким милым! О, дорогой, что я могу для тебя сделать?
Воцарилась долгая тишина. Затем вдруг Джим повалился на землю, ревя, словно дитя. Она стояла над ним в полной растерянности.
Пока она раздумывала, что делать, и кляла себя за то, что не разорвала чары прежде чем стало слишком поздно, он терзался муками раскаяния и презрения к себе. Потом, во избежание худшего, попытался применить свою технику к самому себе, но это оказалось сложнее, чем казалось, так как, начав терять сознание, он утратил и контроль над всей операцией. Но он все же сделал отчаянное волевое усилие. Когда Хелен, заметив его неподвижность, склонилась над ним, он был уже мертв.
Олаф Стэплдон
Восток — это Запад
Утром я покинул мою съемную квартиру в Западном Кёрби и проследовал вдоль эстуариевого берега к своему любимому купальному месту, где волны во время прилива не добивают всего нескольких ярдов до подножия глинистых клифов. Песчаный пляж, как всегда в жаркий воскресный денек, уже заполонили группки отдыхающих, купавшихся и принимавших солнечные ванны. Я разделся, бросился в воду и плыл до тех пор, пока берег не начал казаться всего лишь тонкой полоской между морем и небом. Там я довольно-таки долго пролежал на воде «звездочкой», позволяя солнцу пробиваться сквозь мои сомкнутые веки. В конце концов я ощутил легкое головокружение и тошноту, поэтому поспешил вернуться на берег. Во время относительно продолжительного обратного заплыва я был поражен тем фактом, что берег и скалы, которые я ожидал увидеть битком забитыми, фактически опустели. Единственная горка одежды, которую я смог заприметить и потому принял за мою собственную, озадачила меня своим цветом. Я пришел в еще большее недоумение, когда, выбравшись из воды и пройдя к этой горке, обнаружил, что кто-то, судя по всему, утащил мой фланелевый костюм, оставив вместо него чудаковатый «восточный» маскарадный наряд — напоминающие пижамные брюки и рубашку из богато расписанной синей парчи. Даже полотенце было украшено китайским или японским узором, но в одном из уголков помечено моими собственными инициалами. После тщетных поисков моей личной одежды я насухо вытерся и начал экспериментировать с маскарадным костюмом, дрожа и проклиная сыгравшего со мной столь грубую шутку юмориста.