А моногамия-то восстанавливается, подумал старик. Странно! Единственный снобизм типичного современного молодого ума заключался в снобизме счастливых молодоженов, уже ставших родителями. Но быть уверенным друг в друге в двадцать с небольшим лет! Рискованное начинание, ничего не скажешь. И однако же… возможно, Новая образовательная политика, с ее мелочной заботой об эмоциональном развитии и новыми методами психосинтеза, действительно произвела более глубоко знающий себя и других и устойчивый в душевном отношении тип. Новая молодежь, похоже, и впрямь обладала внутренней стабильностью и гармонией, которых так недоставало молодым в его собственные ранние дни. Моногамия, когда она работает, несомненно, придает обоим партнерам нечто необычайно ценное, нечто уравновешивающее и укрепляющее. Мысленно он обратился к прошлому, вспоминая приятные, но мучительные и эфемерные моменты собственной жизни. Как поверхностно он и дорогие его сердцу люди знали друг друга! Припомнил он и свой поздний, отчаянный, бездетный брак и бурное расставание.
Самолет пролетал уже над окраинами Лондона, и внимание старика привлекло впечатляющее зрелище гигантского города, расширяющегося под ним и простирающегося во всех направлениях, чтобы постепенно раствориться затем в летней дымке. Ни малейшего дыма не наблюдалось. Каждое из видневшихся внизу зданий отчетливо вырисовывалось в лучах утреннего солнца, словно аккуратный кристаллик среди тысяч ему подобных. Все это единое целое, походившее на кристаллизированный и покрывшийся зеленой плесенью большой лоскутный ковер, в действительности состояло из множества парков, садов и длинных рядов деревьев, тянувшихся вдоль новых широких бульваров. Темза казалась яркой лентой, позаимствовавшей цвет у голубого неба. Пока самолет описывал круг, мало-помалу снижаясь, старик подмечал знакомые местные ориентиры: башню нового здания парламента (бывшие строения были разрушены в ходе волнений), древний купол собора святого Павла, громаду строений университетского колледжа. Теперь он мог различать даже машины, движущиеся по улицам. Лодки на Темзе выглядели маленькими плавунцами. Башни и шпили резко устремились вверх, когда аэроплан опустился до уровня флюгеров. Выпустив вперед лопасти винта, он покружил там и сям, словно выбирающая цветок пчелка, пока пилот выискивал подходящую посадочную площадку, после чего приземлился в специально выделенном для стоянки самолетов и уже битком набитом небольшом парке, по-прежнему называвшемся Лестер-сквер.
Так как немного времени до того момента, когда ему надлежало занять свое место среди Отцов революции, старик пробился сквозь оживленную толпу к набережной и своему любимому кафе. Во все свои редкие визиты в Лондон он поражался контрасту между современными, имеющими здоровый и свежий вид лондонцами, столь хорошо, хотя и просто одетыми, и лондонцами времен его молодости, внешний облик которых варьировался от откровенной убогости через патетическое и неудачное имитирование элегантности до вульгарной претенциозности. Теперь же даже в Ист-Энде убогость не проявлялась ни в домах, ни в одеждах. Исчезли трущобы и их обитатели. Легкий, едва уловимый контраст ощущался и между лондонцами прежними и нынешними. В сравнении с этими весьма самоуверенными и приветливыми лицами, комбинированный портрет бывших людских масс, воскрешаемый его памятью, выражал измученную, озабоченную, скрытую, иногда даже озлобленную раздражительность, в которой лишь на мгновения вспыхивало врожденное дружелюбие.
Он пересек широкую лужайку, примыкающую к Темзе, и оказался у своего кафе, приютившегося у самой кромки воды. Оно стояло почти на том же месте, где когда-то, давным-давно, возвышалась Игла Клеопатры, теперь возвращенная на родину. Здесь он, опять же — давным-давно, будучи безработным юнцом, плевался в Темзу, одержимый презрением и яростью ко всей вселенный. Теперь, зайдя в яркое небольшое строение и опустив монетки в соответствующие отверстия автоматов, он получил кофе и кексы, после чего вышел с подносом на террасу через выходящие на реку двери. Практически единственным, что связывало его с прошлым, был купол собора святого Павла, находившегося довольно-таки далеко вниз по течению реки, но отчетливо различимого и выглядевшего серебристо-серым в условиях чистой атмосферы. Конечно, был еще мост Ватерлоо, открытый как раз таки в годы его молодости и, несомненно, являвшийся тогда предвестником нового порядка. Южный берег, раскинувшийся по ту сторону стороны почти прозрачной реки, с ее бездымными буксирами и вереница барж, прогулочными лодками и длинными обтекаемыми общественными пассажирскими судами, изменился значительно. Там, где некогда располагалось беспорядочное скопление ветхих домов, сильно поврежденных войной, теперь стояло относительно строгое строение из стекла и бетона — офис специальных представителей Всемирной федерации в Британии. Над зданием развевался большой флаг, демонстрируя белую сферу на светло-голубом фоне — почти уже легендарную эмблему лояльности человеку. Она давно уже стала фокальным символом того страстного увлечения гуманностью, которое, после стольких десятилетий трагедий и героизма, наконец поднялось в неудержимом потоке и основало Новый мир. Чуть выше по течению, там, где когда-то находился железнодорожный мост, ведущий к вокзалу Чаринг-Кросс, старик увидел — и с пару минут просто им любовался — большой новый автомобильный мост, перекрывавший реку единой лучковой арку, сооружение которой стало возможным лишь с появлением новых синтетических металлов. За мостом он разглядел уже попадавшуюся ему сегодня на глаза башню нового здания парламента.