Они сердечно обнялись. Обоим уже хватило лжи, молодые люди решили положить конец интригам и борьбе.
– И я обязательно тебя вытащу отсюда, – пообещал Франсуа напоследок. – А когда ты вернёшься, знай, что твои подданные снова с тобой. Я говорил с ними, они обещали тебе поддержку. Если вдруг ты захочешь уехать в Наварру – я тебе помогу.
========== Глава 63. Долгожданное письмо ==========
Анри недолго пришлось томиться в Венсенском замке, поскольку за него просил Франсуа, да и Карл сам не очень-то верил в его виновность и не желал держать в тюрьме. Вскоре его выпустили и он вернулся ко двору, получив полное помилование.
Королеве-матери осталось лишь сжимать зубы и выдавливать из себя приветствия, когда нахальный беарнец кланялся ей, нацепив свою обычную дурацкую улыбочку. Как же он её раздражал!
Зла была и Анна д'Эсте. Она не ожидала, что его выпустят.
Марго же, узнав новость о том, что её муж снова на свободе, поспешила зайти к нему в покои и выразить радость по поводу того, что его арест закончился. Однако надолго она не задержалась, поскольку ещё днём ей пришла записка, в которой Генрих предлагал ей встретиться сегодня у него, поскольку он хочет побыть с ней в спокойной обстановке, а не в суетливом Лувре.
Маргарита приказала подать носилки с заднего входа во дворец, чтобы никто не видел. В положении замужней женщины было преимущество – если супруг не возражает, она имеет право ездить всюду, где ей вздумается. А Анри совсем не возражал и не посягал на её свободу, поэтому теперь у неё было куда больше возможности выбираться к возлюбленному. К тому же, при дворе сейчас была суматоха, в связи с возвращением короля Наваррского, из-за чего вряд ли кто-нибудь стал бы её искать.
До отеля Клиссон путь был недолгим. Нужно было лишь добраться от Лувра до улицы Архивов, свернуть на неё и проехать до ворот дворца, которые тотчас открылись при её появлении.
Марго, накинув капюшон плаща, легко выпорхнула из носилок и двинулась к тяжёлым воротам, которые со скрипом отворились, пропуская её вовнутрь, где тотчас встречал её Гиз.
Они скрылись в глубине двора здания с остроконечными башенками и высокими стенами, которое за последний год было приведено в идеальное состояние и теперь сверкало своим великолепием.
И, надо сказать, если и нашёлся бы видевший их случайный прохожий, он едва узнал бы двоих людей, и уж точно ему не удалось бы понять, что происходит.
Марго, пытаясь восстановить сбившееся дыхание, упала на подушки рядом с Генрихом, который тоже всё ещё ловил воздух распухшими от безудержных ласк губами.
Несколько секунд в полумраке спальни слышалось лишь сливающееся в единый звук их прерывистое дыхание.
– Анри вернулся. Ты ведь слышал? – наконец промолвила Маргарита.
Гиз, чуть помедлив, приподнялся на локте, сверху вниз смотря на неё.
– Ты только сейчас мне об этом говоришь? – в его голосе не было раздражения.
– Когда я только сюда пришла, мне было не до того.
Она лукаво глядела на него, сверкая в темноте своими большими глазами, и вспоминала, как буквально полчаса назад они ненароком опрокинули небольшой столик в гостиной.
Генрих усмехнулся, а потом вновь накрыл её губы своими.
– Но лучше бы он и дальше там сидел, – прошептал он, прокладывая дорожку поцелуев по её шее и ключицам.
– Ммм... Почему? – отозвалась она, выгибаясь навстречу его губам.
– Я ревную, – поднял голову герцог.
Маргарита сразу же подалась вперёд, обхватывая его лицо руками.
– Какой глупый! – с нежной улыбкой проронила она.
– Ничего не могу с этим сделать. Меня раздражает то, что он твой муж.
– Тогда иди сюда, – она потянула его обратно, и Гиз всё же сдался.
В конце концов, извивающаяся под ним сейчас королева Наваррская куда интереснее вернувшегося в Лувр короля Наваррского, а её громкие стоны слышать куда приятнее, чем перешёптывания придворных о том, что же на самом деле стояло за последним заговором.
Но даже молодых и ненасытных любовников, в конце концов, накрывает усталость. Гиз, откатившись чуть в сторону, почувствовал, как его глаза слипаются. Он руками обвил всё ещё пылающее от пережитых всплесков страсти тело Марго, намереваясь крепко проспать до утра, а она пылко прижалась к нему, тоже отчаянно борясь со сном.
Когда он уже практически уснул, вдруг раздался её голос:
– Генрих?
– Да? – сонно отозвался от, разлепляя веки и опуская взгляд на неё, запутавшуюся в кольце его рук.
– Ты веришь в Бога?
Вопрос был странным, да и прозвучал непонятно с чего. Но она смотрела на него без капли иронии, будто пытаясь заглянуть в душу. К тому же, Генрих привык к необычным вопросам.
– Я лидер католической партии Франции, – его усмешка видна была даже в темноте.
– Я ни о том спрашиваю, – покачала головой она. – Веришь ли ты в Бога? – выделила первое слово.
Он чуть помедлил.
– Нет, – наконец прозвучал ответ.
Генрих не верил в Бога. Не сейчас. Должно быть, перестал верить ещё в тринадцать лет под Орлеаном, когда впервые увидел войну, когда отец умер у него на руках, когда он сам, ещё практически ребёнок, повёл армию. А совсем растерял остатки веры, если они и были, в Варфоломеевскую ночь, ведь он был на улице, видел горы развороченных трупов, раскиданные по тротуарам внутренности и льющиеся ручьями потоки крови, а также слышал предсмертные хрипы тех, кто падал под лезвием его оружия, а сам он продолжал идти вперёд и жить.
Если всё это творится во Франции – куда Бог смотрит? И если бы он существовал – давно низвёл бы в ад их всех. А ад для них, если он и есть, находится здесь, на земле и они все в нём, а не где-то там, в недрах земли.
– Давай спать, – поспешно добавил Гиз.
Он не знал, почему она спрашивала. И больше не желал говорить на эту тему.
А Марго всего лишь уверилась в том, о чём и так давно догадывалась. Что ж, неверие не станет большим из его прегрешений, поскольку есть другие, куда более серьёзные. А она из-за этого не изменит отношения к нему. Так настолько ли важна его вера?
Екатерина с нетерпением теребила конверт в руках. Письмо от Генрике, наконец-то! Она так долго ждала новостей от сына, что теперь ощущала столь несвойственное ей волнение, всё усиливающееся, по мере того как королева тянулась за ножичком для вскрытия писем, ломала печать, разворачивала драгоценное послание, написанное на пергаменте с печатью короля Польши.
Когда гонец доставил ей его, она на радостях дала ему целых десять су.
И вот сейчас Екатерина имела возможность увидеть почерк любимого сына и прочитать, что он пишет. Однако на первых же строках радость на её лице сменилась недоумением.
"Любезная матушка!" – была написано в письме. – "Мне следовало бы сказать, что у меня всё в порядке, но настолько кривить душой представляется невозможным для меня. Польша – гнилая страна на самом краю мира, как мне кажется. Хуже по слухам только Московия – абсолютно дикое государство по словам бывавших там, но мне кажется, что Польша вряд ли сильно лучше.
Здесь не спадают страшнейшие холода с тех пор, как я сюда приехал, несмотря на то, что уже близится к концу весна. Смотря из окна замка, в котором живу, вижу лишь бескрайние белые просторы, застывшие, замороженные.
Что касается замка, да и местного дворянства в целом, могу сказать, что у шляхтичей определённо нет вкуса. И денег. Голые стены, голые полы, грубая мебель – и это королевское жилище! Причём, судя по всему, топить зимой они не привыкли. По крайней мере, когда я велел доставить в замок дрова и затопить все печи и камины, поляки были удивлены. Странные люди!
Здесь ходят в каких-то лохмотьях, иначе это не назвать. Мы своим прибытием вызвали у них культурный шок. Сами же поляки – пьяницы и дебоширы. Мне интересно, бывают ли они вообще трезвыми? У меня чувство, что я, право же, нахожусь в окружении свиней. И хотя этих животных мне толком вживую видеть не доводилось, я пребываю в уверенности, что выглядят они примерно так же. Это относится и к мужчинам, и к женщинам.