Даже Анри отвлёкся от опустошения праздничного стола, к которому он пришёл, будучи ужасно голодным, и во все глаза смотрел на это зрелище, пытаясь понять, та ли эта Марго и тот ли это бывший герцог Анжуйский, которых он знал.
Франсуа же с Генрихом, которые по стечению обстоятельств оказались рядом, ревниво поджимали губы, смотря, как гармонично их Марго смотрится с братом.
– Вот что значит быть королём, – прокомментировал Франсуа.
– Разве в этом дело? – удивился Гиз.
– Дамы считают, что корона мужчине к лицу, – пожал плечами принц, удаляясь.
Генрих понимал, что эта ревность глупая, но ничего не мог с ней поделать. Его уязвляло, что у Генрике, в отличие от него, был престол, что являлось явным преимуществом. И сложно сказать, что его больше злило: особенно великолепная сегодня Марго, радостно смеющаяся сейчас в объятиях брата, который смотрел на неё Этим взглядом, или же то, что буквально зимой на его голову опустится сверкающий символ власти, а он, Гиз, пока что останется ни с чем.
Хотя, нет, Маргарита всё же его. И её Генрике никогда не получит.
– Ты сегодня роскошен, Валуа, – заявил Дю Га, элегантно подхватывая конфету с подноса проходящего мимо слуги и запивая её вином.
– Разумеется. Я же теперь король, так что всегда буду роскошен, – хмыкнул Генрике, тоже попивая вино.
Они расположились прямо на подоконнике возле стола с угощением, устав от танцев и не сильно заботясь о том, что подумают подданные, увидев своего нового короля на подоконнике вместе со своим фаворитом, о котором, надо сказать, ходили не самые лицеприятные слухи.
Дю Га взял ещё одну конфету и, на этот раз, отправил её в рот своему господину, которого этот жест весьма позабавил.
– Ты одним своим видом развращаешь моих придворных, – заметил он.
– Поляки, как мне помнится, оказались в этом плане податливыми. Теперь посмотрим на французов. Позволишь? – лукаво промолвил Луи. – Им понравится, – добавил он.
– Нет-нет, – рассмеялся Генрике, вспоминая, какие оргии наблюдал несчастный польский замок, и представляя, что они в нём после себя оставили, – доводить до такого Париж мы не будем, наше государство должно сохранять приличия.
– Неужели ты хочешь, чтобы всё оставалось таким же скучным, как и при твоём брате?
– Этого я тоже не говорил. Что ты! Нас ждёт век грандиозных пиров и пышных празднеств, – торжественно объявил король.
Это услышали подходящие к ним миньоны.
– Так-так, Ваше Величество, – довольно протянул Сен-Мегрен, – слышу, здесь обсуждается нечто интересное?
– Я говорю Дю Га о том, что моё правление запомнится Франции.
– Достойные слова, мне нравится! – радостно воскликнул Сен-Люк, ещё совсем юноша.
– А вы, мои дорогие друзья, мне в этом поможете, – закончил Генрике, получая в ответ одобрительное улюлюканье. – И, поверьте, отныне многое изменится, – задумчиво дополнил он.
Разумеется, никто не знал, что на самом деле он мог подразумевать под этими словами. Ясно было, что Генрике, будучи человеком весьма изощрённым, уже многое продумал. Остаётся только ждать этих изменений.
За этой компанией с помоста наблюдала Екатерина, которой открывался вид на весь зал. И нельзя сказать, чтобы при виде этих людей она испытывала положительные эмоции. Что-то её напрягало.
Конечно, и до отъезда Генрике в Польшу, много чего нехорошего говорили про него и его миньонов, но она никогда не верила этим слухам. К тому же, королева полагала, что в разумных пределах её сын может делать, что пожелает, раз это приносит ему удовольствие, только никто не должен видеть. Она помнила про Шатонеф, про нынешнюю герцогиню де Монпансье, про Марию Клевскую – их всех она воспринимала абсолютно спокойно. Дю Га уже был проблемой побольше, не только потому что он был мужчиной, а ещё и потому что он был опасен. Но до поры до времени всё это было в пределах дозволенного. Но вот известия из Польши королеву сильно обеспокоили. Ей жаловались, что французский принц, сильно скучая вдали от дома, не смог придумать ничего лучше, кроме как предаться безграничному разврату, устраивая в замке такое, что добропорядочным людям и представиться не может.
Теперь Екатерина боялась, что, увидев подобное поведение своего короля, французы начнут возмущаться. И ладно извращённый королевский двор, он и не такое видел, но что если скандальные слухи просочатся за стены Лувра?
Королева ещё раз взглянула в сторону злосчастного подоконника, на котором Дю Га уже весьма недвусмысленно приобнял Генрике, поя его вином из своего бокала. Екатерина боялась, что этот человек приобретёт сильное влияние на её сына. И опять Францией будут править фавориты. Она с неприязнью вспомнила Диану де Пуатье и невольно содрогнулась. Не такой судьбы она желала своей семье.
Но затем королева-мать перевела взгляд на остальную часть зала, в которой бал длился уже третий час, и обнаружила, что на группу Генрике и миньонов никто не смотрит, поскольку остальные и сами предавались подобному. Одни, уже изрядно захмелевшие, продолжали опустошать запасы вина, другие разбрелись по нишам, занимаясь там неизвестно чем, третьи танцевали посреди зала, но танцы их уже не были чинными и церемониальными, а приобрели более развязный характер. Французский двор отдался привычным наслаждениям.
Екатерину это успокоило. По крайней мере, Генрике ничем от них всех не отличается. Возможно, именно такой король им нужен. А за пределами дворца, в конце концов, никто и не узнает, что творится в его стенах.
Франсуа охнул и привалился к колонне. В голове всё шло ходуном.
– Перехожу на воду из Сены! – объявил он.
– Попробуй, – фыркнул Анри.
– Веселитесь, господа?
Голос принадлежал Дю Га, который неожиданно оказался рядом с ними. Алансон поднял на него глаза и попытался сфокусировать взгляд. Наконец, до конца осознав, что это Дю Га, принц обратился к другу немного заплетающимся языком:
– Мне кажется или перед нами действительно стоит сам господин Великий фаворит, к которому новый король благоволит, кажется, куда больше, чем к собственному брату?
– Да нет, действительно он. Ба! Монсеньор! – король Наваррский отвесил шутливый поклон, немного пошатнувшись, но всё же решив, что он ещё достаточно трезв, чтобы держаться на ногах.
– Какой приём, господа. Я польщён! – хмыкнул Луи. – Кстати, Ваше Высочество, мы с вами в абсолютной гармонии!
Он указал на то, что его костюм тоже был кораллового цвета, как и у Франсуа. Разве что одежды Луи были, пожалуй, побольше расшиты камнями. Это заметил Алансон.
– Да, – подтвердил он, – с той лишь разницей, что я не потрудился нашить на себя всю луврскую и польскую сокровищницу вместе взятые. Кстати, как вам Польша?
Дю Га прислонился к той же колонне, которую уже занимал герцог.
– Наипротивнейшее место, – скривился он. – Вот вас бы я туда с радостью сопроводил, – обратился он уже к Анри, – а сам бы поспешно вернулся.
– Как вы добры! – саркастично подметил тот.
– А ещё, – продолжал Луи, – полячки так страшны, что подобное и в кошмаре не приснится! До сих пор, как вспомню, так дурно становится. Ужасно было, когда одна польская дворянка в меня влюбилась. Свой успех у женщин я всегда считал удачей, но, в этот раз, успел глубоко о нём пожалеть. Право же, французский двор – это такое отдохновение! Жаль только, что с нами уже нет малышки Сов.
– Да, – подтвердил его слова Франсуа, наконец, хоть в чём-то сойдясь с ним во мнениях, – она точно была отдохновением от кого угодно.
– А помните нашу нелепую встречу у неё?
Анри из их разговора ничего не понимал, молча удивлённо слушая.
Франсуа же рассмеялся, причём, искренне.
– Да, весьма забавно было проснуться у нашей дорогой Шарлотты и обнаружить с другой стороны вас! Ну и шутница, скажу я вам, была Сов. Разве что её любовь для всех всегда слишком много стоила, а ведь даже самые дорогие куртизанки Парижа столького не брали.