Маргарита бросала на брата взгляды, пробираясь к двери, пугаясь, что очередной звук разбудит его. Зловеще-багровый восход, проглядывающий сквозь портьеры, упал на его бледное лицо. В этом освещении немного издалека Марго вообще казалось, что себя она видит среди разбросанных подушек. И это ещё больше усугубляло ситуацию.
Её брат. Так похожий на неё брат. Носящий ту же фамилию.
Она была даже не в состоянии переосмыслить произошедшее, просто бежала отсюда так, будто за ней гнались бесы из преисподней. Одна босая нога, а вторая в чулке – обе ощущали холод каменных плит коридоров, тонкая рубашка не спасала от сквозняков, пронзающих дворец. Предки с портретов, висящих на стенах, будто взирали на неё с осуждением, в полутьме их нарисованные глаза, казалось, горели зловещим блеском.
"Кровосмесительница! Преступница! Предательница!" – слышалось ей шипение собственного внутреннего голоса.
Огонь погас. Остался лёд, сковывающий до ломи в костях, ужас, пробирающий насквозь.
Добежав до собственных покоев, Марго, уже пребывая в полуобморочном состоянии, ворвалась вовнутрь, тотчас падая на ковёр и издавая стон, даже не будучи в силах разрыдаться. Страсть, безумие, а затем всё усиливающееся чувство вины и страх сковали её, пустили по всему телу судороги.
Ей нужна была помощь, хоть капля света, хоть отсвет Бога. Ей нужно было спасение.
Маргарита в нерешительности остановилась перед входом в придворную церковь Сен-Жермен л'Осеруа. А имеет ли она право зайти в святое место?
Весь вчерашний день она пролежала в постели, а сегодня утром всё же решилась выйти. Благо, никто ей не повстречался. Сейчас самым большим страхом для неё было бы увидеть Генрике. Подобного она бы просто не выдержала.
Наконец королева Наваррская нерешительно скользнула во мрак церкви.
Каждый собор пах по-своему: Нотр-Дам – ладаном, сотнями сошедшихся в нём лет, вековым спокойствием, незыблемостью, Реймсский собор – величием, гордостью коронующихся там монархов, мирой, которой их помазывали, часовня в Фонтенбло – сладковатым ароматом летних диких цветов, которые росли в лесу, деревом, из которого были сделаны балки и солнцем, пронизывающим замок. А Сен-Жермен л'Осеруа, придворная церковь, пахла сыростью, но отчего-то этот запах нравился Марго. Она выросла в затхлости французского двора, она впиталась ей в кровь.
Теперь и сама Валуа ощутила, как затхлость полностью воцаряется в её душе. Уже практически ничего святого там не осталось. Самое страшное, что Маргарита уже не способна была контролировать себя.
Она опустилась на колени, устремляя взгляд на пустой холодный алтарь, освещаемый лишь полосками блёклого утреннего солнца через высокие витражные окна.
"Господи, помоги рабе своей!" – прошептала Марго.
Но едва ли ей теперь можно помочь. Казалось, эти каменные своды сейчас рухнул на неё, погребая под собой и бренное тело и греховную душу.
Её чистота была похоронена уже давно. Но с ней оставались хоть какие-то принципы, хоть какая-то мораль. Теперь же Марго ощутила свою окончательную сломленность.
Она способна на всё. Это внушало ужас и... Свободу?
Да, свободу. Только идущую не от Бога, а от дьявола. Свободу свернуть в ад, свободу нести тьму и разрушения.
Она не слышала, как вошёл Генрих. Он видел с утра, как она направлялась сюда, и последовал за ней.
Когда он встал рядом, внимательно смотря на неё, она, наконец, обратила на него внимание.
Следовало ожидать, что однажды он всё-таки захочет поговорить.
Молча поднялась, взглянула лишь мельком, прошелестела к ряду скамеек, присела на краешек одной. И больше не поднимала глаз.
Гиз чувствовал напряжение, сам ощущал учащённое дыхание.
– Всё по-прежнему, – произнёс он после недолгого молчания. – Давай забудем. Прошу, дай мне шанс. В тот вечер после очередного бала я был пьян. А она сама пришла ко мне. В конце концов, я мужчина, человек. Просто не смог воспротивиться искушению. Но это было всего один раз!
Она неопределённо качнула головой, белыми пальцами комкая ткань платья. Знал бы он, что шанс нужен, скорее, ей!
– Господи, Марго, я не стану оправдываться и врать, потому что это ниже моего достоинства, – воскликнул Генрих, восприняв её молчание иначе. – Просто скажу тебе одно: эта женщина ничего для меня не значит.
Марго прикрыла глаза, откидываясь на спинку.
– За твою способность говорить правду в глаза я и люблю тебя, – наконец промолвила она.
Да и что уж там, он не совершал страшных проступков. Провести ночь с какой-то куртизанкой – это ещё не измена, ведь к ней он ничего не испытывал, сделав это, скорее всего, просто в нетрезвом состоянии, руководствуясь лишь велением плоти. Простить она не могла себя. В отличие от Генриха, Маргарита была трезвая, совершала всё умышленно. А то, как она поступила по отношению к Генрике, вообще можно было назвать преступлением, даже если не говорить о кровосмешении. Это было преступлением, потому что поступила она так с влюблённым в неё мужчиной, который мучался вот уже который год, о чём ей было известно. Его страдания отражались в глазах, она сама чувствовала их. А то, как вчера он отчаянно целовал её, как желал, сходя с ума, говорило о многом. Она же просто использовала его, когда ей было плохо.
Маргарита чувствовала к Генрике лишь братскую любовь. Но откуда взялось столько страсти?
Она взглянула на Гиза. Виноватый вид, искреннее раскаяние в любимых глазах. Кажется, сейчас кивнёшь ему, обнимаешь, а потом всё будет, как прежде. Но нет, как прежде не будет.
Марго поднялась, сделала шаг, протянула руки, а затем кинулась к нему, отчаянно целуя. Но вчера, когда она целовала собственного брата, на губах её был яд. Сейчас же этот яд оставался и на устах Генриха. Они все теперь им заражены.
Генрих размашистой походкой вошёл в гостиную своего дворца. На губах его вновь играла улыбка, а лицо было расслабленным. Он был счастлив, что так легко ему удалось помириться с Марго. В конце концов, Гиз приходил в отчаяние от одной мысли, что от такой пьяной ошибки, как Вероника, он мог потерять любимую женщину.
Однако его улыбка стала чуть меньше, когда он обнаружил в гостиной неожиданного посетителя. Его брат нагло развалился на софе и, кажется, даже умудрился задремать.
– Карл? – изогнул бровь герцог.
Майенн тотчас встрепенулся, сразу натягивая на губы какой-то нелепый оскал.
– Я знаю, ты рад меня видеть и всё такое, – кивнул он.
Генрих лишь усмехнулся, опускаясь в кресло.
Карл умел раздражать с первых же минут пребывания в одной комнате.
– И что же ты здесь делаешь?
– А мне нельзя просто так проведать любимого брата?
Гиз тихо рассмеялся. Звучало весьма нелепо.
– Лучше выкладывай, что тебе нужно, – махнул рукой он.
Карл поджал губы.
– Ладно, – наконец сдался он. – Просто хотел кое о чём предупредить, – Майенский внимательно взглянул на брата. – Ты запустил колесо по наклонной. Но дальше оно начинает крутиться по инерции, даже если ты перестаёшь его толкать. Колесо не остановить, оно набирает скорость и обороты. И куда бы ты не отошёл, ничего уже не изменится. Так же и тут. То что ты начал уже не остановить. И, не подумай, я ни в коем случае не угрожаю, мы ведь братья, одна семья, Гизы, – эти слова он произнёс немного с насмешкой, – но я просто предупреждаю, что если даже ты по каким-то причинам захочешь остановиться – найдутся люди, которые продолжат то, что ты начал. Здесь тебе уже ничего не изменить.
Карл действительно боялся, что в совершенно отчаянных начинаниях Генриха может что-нибудь остановить. Он видел немало препятствий. Одно из них – чувства к сестре короля. Другие – присяга королю, честь, благородство. Этого в Генрихе было слишком много.
– Нет смысла предупреждать меня, Карл, – холодно отозвался Гиз. – Я сам всё это прекрасно понимаю и не собираюсь останавливаться ни по каким причинам. Да, король обезвредил Лигу, но мы на этом не остановимся. Поверь, я усердно работаю над положением. И у меня много планов, которые, я уверен, исполнятся.