Почти весь день Мари проводила в школе. Возвращалась на квартиру после пяти. Стирала свою бывшую белой с утра юбку. "Ничего не поделаешь - дорожная пыль", - утешала себя Мари. Что ее ждет поздней осенью, она даже представлять себе не желала. Хорошо, что от дома до школы ведет асфальтированная дорога. С другой стороны села такой дороги не было. Ей повезло.
Прошло две недели. Еще стояла пора "бабьего лета". Пантелеевна вдруг заявила, что скоро будет держать корм для скота в доме и городской (то есть Мари) это будет непривычно. Ведь корм должен быть теплым, а печка была как раз возле кровати Мари. Так начались квартирные мытарства молодого специалиста.
Ее согласились приютить дед и бабка. Они жили как раз на другой стороне села, где была только грунтовая дорога. По ней все машины и трактора ехали в поля. Внук стариков учился в пятом классе. Сын председателя колхоза, кстати, тоже.
Вначале все было хорошо. То, что она не могла есть бабкиных котлет с жиром было простительно. Хотя и со словами "городская" и "капризная". Бытовые условия были трудными. Не было своего угла. Она спала в спальне с бабкой, а дед - в другой комнате. Туалет был во дворе. Помыться было сложно. Старики всегда были дома, или в любой момент могли зайти со двора. Мари не боялась трудностей, но эти просто давили и вносили чувство отчаянья, что она не может приспособиться к простой жизни.
Окружающие честно пытались сделать Мари своей. Ее приглашали на праздники, наливали самогон, который она отказывалась пить. Начали свататься женихи. От работника райкома комсомола до тракториста и вдовца. Добрые селяне давали ей шанс стать своей, но при этом не хотели принимать ее такой, какой она была. Мари не хватало гибкости и жизненного опыта. Но она была права: уступив раз, она бы скоро уже не смогла найти себя. Навязанный образ вытеснил бы ее личность. И она стала бы жить чужой жизнью, даже не осознавая этого. Селяне же видели в этом высокомерие и гордость.
Неожиданно ей выпала передышка. Ее отправили на месяц в институт повышения квалификации на курсы организаторов внеклассной работы. Это было такое невыразимое счастье - снова жить в своей комнате, а вечером возвращаться к маме, что Мари с трудом представляла, как потом вернется обратно в село.
Месяц пролетел, и она вернулась в школу. Теперь ей приходилось отмывать вечером сапоги от грязи, которая временами совсем становилась непроходимой. Потом случилась странная вещь. Бабка приревновала своего семидесятилетнего деда к девушке. Но дед Николай просто любил смотреть на все красивое. Ей снова негде было жить.
И вот она стала притчей во языцах. Внутри у нее была какая-то отстраненность от всего этого. Мари совершенно не могла ничего изменить в сценарии пьесы, в которой приходилось играть. Оставалось плыть по течению. Она говорила свои реплики, но душой была далеко. Иначе она бы не выдержала всего этого, переживая, что о ней говорят, думают, обсуждают.
В самые тяжелые моменты, она вспоминала свою бабушку, Надю, потом Сашу, его маму... Это придавало ей мужества.
Поездки домой были не просто праздником. Они спасали от отчаянья, и дарили часы отдыха и отрады. Встречи с Сашиной мамой и Еленой Павловной давали силы терпеть дальше.
Мари пожила еще несколько недель в другой семье, где дед врывался за ситцевую занавеску в ее закутке, когда она переодевалась.
- Вы не могли бы предупреждать, что вам надо зайти, - просила Мари.
- Я в своем собственном доме и не должен ни у кого спрашивать, - возмущенно отвечал дед.
Он оставлял шкурки кроликов на просушку в ее уголке. За ночь она угорела. Чувствуя тошноту, Мари шла в сени, где было прохладно и падала в обморок. Подтверждая тем самым репутацию изнеженной горожанки. Пришлось идти к директору и объявить, что ей негде жить.Теперь это было его заботой - устроить молодого специалиста.
Мари смирилась с обстоятельствами. Ей уже было безразлично, где она проведет оставшиеся три месяца. Она твердо решила уехать из села. Предупредит заведующего РОНО и уедет. Что с ней будет потом, она не знала. Но то, что творилось в стране, давало надежду, что ни у кого не будет до нее дела..
Теперь ее поселили в однокомнатном домишке на краю села возле дороги. Там недалеко жила только одна семья. На двери был хлипкий крючок. В комнате печь, которую надо было топить дровами. Еще была кровать, навесной рукомойник и больше ничего. Но она от этого не страдала. Аскетизм воспевался в ее любимой классической литературе. Она привозила продукты из дома, но их хватало на два дня. В сельской лавочке ничего не было. Она ела в столовой раз в день, а остальное время голодала. Мари терпела это все и ничего ни у кого не просила. Она не умела просить для себя. "Они знают, как я живу и не пытаются помочь. Значит не могут или не хотят. Так зачем тогда просить и унижаться?" - думала Мари.