— Он не предатель. — Виктор глубоко вздохнул и подумал, как же он всегда ненавидел врать. Даже в детстве не пользовался ложью. Лгал только когда речь шла о жизни и смерти — теперь так и есть.
Клер отбросила рыжеватую прядь с лица. Лоб человека в сером пошел горизонтальными морщинами. В камине щелкнул уголек. Клери он напомнил лопнувший воздушный шарик, Виктору — далекий револьверный выстрел за окном лубянской тюрьмы, за грубо сваренной решеткой. Человек в сером дернул седоватой бровью. Виктор продолжал:
— Он не предатель — пока. Он ненадежен. Страх разоблачения и смерти слишком силен для него. — «Пусть лучше тебя считают трусом, считай, что я дарю тебе твою дурацкую жизнь…» — Он на пределе, так я понял. Он может сломаться в любой момент. Выведите его из подполья, но не временно, а навсегда; удалите от дел, делайте, что хотите, но больше такому доверять нельзя. Вообще нельзя. Понимаете? Он погряз в поражении. Он из тех, кто однажды сломавшись, восстановиться уже не сможет. Не та натура.
— Я верю вам. — Седоволосый наклонил крупную, грубоватую голову. Девушка вздохнула и промолчала. Она не отрывала глаз от русского. Этот странный, невозможный в природе человек впервые показался ей не то демоном, не то… Кем? Один Всевышний, верно, знал. Но не ангелом.
Она нашла его в садике позади дома. Старое здание из серого камня с потемневшей черепичной крышей, словно из рамы, выступало из зеленых зарослей. Два кипариса темными свечками стерегли лестницу в сад. На Клери было простое белое платье с низким вырезом — она только что вернулась от друзей отца. Виктор сидел прямо на траве в позе индусского божества, опустив черноволосую голову. Пиджак его чужого коричневого костюма валялся рядом, зеленый свитер обтягивал массивный, тяжелый торс от природы сильного человека.
— Присаживайся, если не боишься сырости. Вечер уже… — сказал он тихо.
— Не боюсь. Полюбуемся на закат?
— Ты сама решай.
— Тогда посидим.
— У нас это называется «сумерничать». Извини, я не могу точно перевести это слово.
— Я все равно понимаю. Тебе здесь плохо?
— В концлагере было хуже, если это тебя интересует…
— Я сказала, не подумав. Из…
— Все. — Он вскинул руку. — Больше не извиняйся. Я сам виноват. Понимаешь, у вас все чужое… Вот даже трава — в пять сантиметров высотой. Ни больше, ни меньше. У нас этого и не вообразить…
— Тоскуешь?
— Меня на родине предали и продали. Но ведь земля в этом не виновата. В России совсем особенные закаты. Ты бы знала, как это хорошо — наш родной закат! И чтобы лес, и поле, и река! И никого рядом.
— Совсем никого? У тебя там остался кто-то, кроме родителей?
— Я сирота. И все «кто-то», что были… В общем, их для меня больше нет. Я никогда их не увижу. Даже если выживу.
— Не надо так мрачно, Вик, пожалуйста.
— Я никогда не смогу вернуться домой, милая, а они не покинут Россию. Моя родина выпала из нормальной жизни. Но и здесь сейчас не лучше, Клер… Господи, как я не хочу больше ни в чем участвовать!
— Ты нам очень помог.
— Помог. И придется помогать еще. Но хоть бы не убивать больше! Хоть бы не убивать, дьяволы возьми эту войну! Ты знаешь, в детстве я боялся случайно причинить кому-то боль. Серьезно, такой вот странный страх. Я ненавижу причинять боль, Клери. Я ненавижу все, что причиняет боль!
— Я очень тебя понимаю… — она погладила его по плечу, чувствуя ладонью, как напряглись мускулы. Потом прижалась кудрявой головой к его спине. Виктор не обернулся. Он словно ничего не ощущал, подняв лицо к небу. Клери показалось, что он плачет, но он обернулся, и она поняла, что ошиблась. Глаза его были закрыты.
— И теперь у меня десятки мертвых за спиной. Знаешь, у человека легко ломается шея. Только громко хрустнет. Это проще всего. Меня там хорошо выучили, дома…
— Вик, не надо. Ты меня пугаешь.
— Тебя? Тебе-то я не причиню вреда никогда. Успокойся.
— Да разве я об этом! Вик, Вик…
Сумерки опускались на Арнхейм. Островерхие черепичные крыши прояснились на фоне оранжевой полоски, но и она истлела тихо и скоро. Остался только отсвет в облаках на западе. На плацу перед эсэсовскими казармами залаяла овчарка.
Девушка легко поднялась с земли, оглядела темный шуршащий сад. Знакомые кипарисы чем-то встревожили ее.
— С тобой завтра хочет встретиться один человек. Он говорил, это очень важно. Прости, я снова втягиваю тебя…
— Я же сказал: не винись. Я все еще солдат.
— Хорошо.