Шаян застыл возле изображения мальчика, очень похожего на него. Баргат смотрел на своего младшего брата — в этом у меня не было никаких сомнений. Пустота в большой фигуре Шаяна пугала. Мне одновременно хотелось и подойти к нему и обнять, и встать рядом сказать хоть что-то.
Но ничего из этого я так и не сделала.
Появившиеся в голове мысли были тяжёлыми. Все, кто был изображён на этих портретах, погибли. По почему? Что произошло?
Во рту появилась горечь, а в груди — пустота.
Я не знала этих людей, не знала Шаяна. Но разделяла его горе, и горе Алакая.
Выходит, эта септа была для тех, кто потерял своих близких из-за какой-то трагедии. И в их числе была семья Шаяна.
— Ты напоминаешь мне о нём, — неожиданно и тихо произнёс Шаян, когда я всё-таки решилась подойти к нему ближе. Я не смогла поднять взгляд на лицо баргата, чьи глаза сейчас еле-еле мерцали, словно тлеющие угли. Поэтому всмотрелась в лицо женщины, чей портрет висел на стене рядом со статным мужчиной.
У неё были глаза Шаяна и мягкая улыбка. Его… мама?
Переведя взгляд на брата баргата, я уловила в нём те же непоседливые черты, что видела в Ромусе. Но ничего, чтобы напоминало бы обо мне. Что Шаян имел в виду, сказав, что я напоминаю ему о его брате?
Меня настолько выбила из колеи эта ситуация, что я окончательно запуталась. И знала, что не должна была здесь находиться. Но стояла рядом с ним, узнавая о баргате то, что вряд ли знал кто-либо из кадетов.
Видя и чувствуя его скорбь. И скорбя вместе с ним.
— Он тоже не мог нормально читать тексты на старом наречии, — пояснил Шаян, не требуя от меня каких-либо слов.
Эта фраза заставила меня горько усмехнуться. Да, в этом мы точно похожи.
Шаян развернулся ко мне, в свете одних лишь свечей нависая надо мной огромной тенью. Его глаза засияли так же ярко, как пламя десятка свечей на стене.
В них я прочла, что он не должен был меня сюда приводить. Но привёл.
— Ты многое меняешь, шерравет, — тихо, одними губами произнёс Шаян. — Ты будто пламя — яркое, неуправляемое, своевольное. Но даже пламя можно потушить.
Я сглотнула, не имея сил противиться тому, чтобы отвести свой взгляд от его губ. А между тем Шаян продолжил:
— Обучение, которому ты так противишься, поможет тебе продолжать гореть. Хотя я знаю, что ты пришла в академию не ради этого, а ради своего брата… и понимаю твоё рвение в этом. Я сам потерял брата и никогда себе этого не прощу, — я услышала, как на мгновение дрогнул голос этого сурового воина. И это был худший звук в мире, который я когда-либо слышала.
Будто еле слышный треск самой души.
Сейчас маска баргата медленно съехала, обнажая его суть. И я была поражена тому, что больше не ощущала перед ним страха. Я не боялась его, хотя и знала, что, если ему отдадут приказ, он свернёт мне шею голыми руками.
Мои глаза смотрели в часть его тёмной души, что я увидела под сводом септы. Шаян Фархад, ставший худшим из своих кошмаров, жил с грузом на душе, умело его пряча за маской палача. Потому что обычно после трагедии такие люди, как он, ожесточаются до самых беспощадных карателей, которым больше нечего терять. А у Шаяна больше не было якоря.
Он приблизился ко мне вплотную, явно удивлённый моей реакцией и тому, что я не отшатнулась от него. Хотя в полумраке, разгоняемым лишь свечами, он смотрелся огромным диким зверем, готовым впиться в глотку.
— Но мне не понять другое: что творится в твоей голове, Ребекка? Почему ты столь безрассудна, что играешь с опасными вещами, будто они для тебя слабые птенцы? — О Шаале… я готова была пасть ниц от одного только звука его хриплого голоса, произносящего моё имя так… так, будто в мире существовала лишь я. — Я бы мог объяснить это тем, что ты женщина. Но это не так. В тебе есть что-то другое. Скажи же мне, перед лицом нашего бога, что это, Ребекка?
Да, во мне было что-то другое, что он не мог разглядеть.
Во мне текла кровь его злейших врагов. Его добычи. А я держала голову высоко и смотрела ему прямо в глаза, не выдавая своего нутра и происхождения.
Безрассудная. Импульсивная. Потерявшая страх и чувство самосохранения. Готовая драться до последнего. До конца, что уже близко.
Шаян будто чувствовал во мне подвох, но не знал, где он сокрыт.
Да, я точно была для него уникальной… И явно этим притягивала баргата.
— Истинна лишь душа, и лишь душа может в полной мере познать суть вещей. А получив это знание, она навсегда изменится, став ранее неведомой и неповторимой, — вспомнила я слова Лютого, которые он не раз мне повторял перед медитацией. — В ней появится пламя, освещающее путь в темноте. Возможно, вы сами ответили на этот вопрос, господин. Мои тренировки тела и души, убеждения и помыслы зажгли мою душу, не дав при этом сгореть в трудные для меня времена, — мой тихий голос унёсся ко своду септы. — И именно это даёт обрести смысл всего сущего, смысл жизни, суть вещей. Это даёт пламя… — на секунду замолкла я, а потом решила пояснить. — Так говорил мой наставник. Он заменил мне отца и показал правильный путь своим огнём в душе.
— Твой наставник говорил тебе верные слова, — Шаян сузил глаза. В них что-то промелькнуло. — Кажется, твоим родителям стоило дать тебе имя в честь богини солнца и огня Джисаны. Чтобы усилить твоё внутреннее пламя.
Это предположение Шаяна вызвало у меня улыбку.
— Я больше предпочитаю своё, с трактовкой «пленительная». Пламя тоже может быть пленительным, господин.
— Не могу не согласиться, — тихо сказал мне баргат, и сейчас, впервые за это время, я увидела на его губах полуулыбку.
Она скрасила и изменила всё. Абсолютно всё.
Теперь я смотрела на верховного баргата и понимала, что с этого момента больше не смогу видеть в нём монстра. Потому что я увидела в нём человека.
Если раньше я ещё держалась, понимая, что он мой палач, а я его жертва, то теперь эта грань размылась. Белого и чёрного больше не было. Осталось только пламя, бушующее в его глазах, зажигающее меня и одновременно сжигающее до тла.
Мне хотелось окончательно нырнуть в этот огонь в головой. Запомнить каждый миллиметр его красивого, мужественного лица. Запечатлеть поворот головы, длинные ресницы и губы. То, каким взглядом он сейчас прожигал на меня, не увеличивая между нами расстояния.
В тихой, маленькой септе мне казалось, что я смотрю на Некмета-искусителя, стоя на высшем суде Шаале.
Слова были уже не нужны. Судьба уже всё разрешила сама.
До этого момента я не отдавала себе отчёт, насколько моё сердце попала в капкан к баргату. Сейчас же я осознала это в полной мере.
Я осталась одна на суде своей души. Избирая свой дальнейший путь, о котором точно пожалею. Ромус спрашивал, когда я начну жить для себя. И правда была в том, что, если я начну жить для себя — я пропаду. Потому что сразу сделаю кучу неправильных выборов, просто не умея поступать правильно.
Ибо я, глупая аэрукет, влюблюсь в своего злейшего врага — охотника на полукровок.
Ибо я, глупая девчонка, увижу в баргате человека. Увижу, а после больше не смогу держаться от него на расстоянии.
И пропаду.
Глава 23
«Ребекка, слушай меня внимательно. Если это место позволит тебе его запомнить, никому про него не говори,» — начала сразу с наставлений Руна, как только мы с баргатом покинули алтарную зону септы и вышли в притвор. С тех пор Шаян не сказал мне и слова. Но между нами всё изменилось — я это знала. Теперь уже ничего не будет, как прежде. — «Эй, выслушай меня и вникни в мои слова!! Если септа оставит тебе твои воспоминания — значит сочтёт тебя достойной их хранить. И пока ты не вышла отсюда, я смогу тебе сказать всё без прослушки. Сегодня вечером перед тем, как останешься одна, попроси у баргата бумагу и перо с особыми, стирающимися чернилами. Если спросит для чего, скажи, что хочешь поупражняться в письме. Ты меня услышала?»
«Да,» — коротко ответила я, размышляя, буду ли я достойна воспоминаний о септе. Мне даже было не столь важно, что я увидела там портреты и эхо забытого прошлого (об этом я и так не собиралась распространяться). Меня волновал разговор с Шаяном и то, что промелькнуло между нами.