Киммериец прокатился под щупальцем, яростно хлещущим песок, и вонзил меч прямо между огромных жвал. Прокрутил оружие. Маульпа жалобно завизжала, словно пришибленный пес. Левая клешня уже готова была раскроить Конану голову, когда Хапри таки добрался до сустава и, вставив в него саблю, подпрыгнул на ней. Песок обагрился кровью чудовища, такой же серой, как и у лепуг.
Удар кофийского меча, и маульпа лишилась последней левой лапы, осев на землю. Теперь она могла лишь вращаться на месте. Подскочил Вашти и отрубил второе щупальце маульпы, успевшее оставить на плече одного из лучников кровавый рубец.
— Всем отойти! — скомандовал киммериец, откатываясь от маульпы на безопасное расстояние.
Отплевываясь от песка, Конан внимательно следил за радостным отступлением караванщиков.
Маульпа забилась в агонии, дрожа всем телом на дергающихся лапах, до которых не добрались острые клинки караванщиков.
— Я еще жив? — услышал киммериец позади. Быстро обернулся.
Из земли на него смотрели округлившиеся глаза Амаля.
Фатих шел все медленнее. Солнце беспощадно разъедало кожу, угрожая превратить ее в пепел. Он не помнил, когда потерял платок, который обвязывал вокруг бритой головы. Последними каплями смочил бурдюк и накинул на макушку. Но и это мало помогало. Вода быстро испарилась, бурдюк нагрелся. Сын паромщика не раз бывал на подобной жаре. Но это не длилось больше дня. Фатих топтал ногами серый песок уже двое суток. Он думал, что сбился с пути, солнце же упорно настаивало на обратном. Да и звезды — словно сговорились. Все указывало сыну паромщика, что ноги ведут его в правильном направлении. Но время шло, а конца пути все не было видно. Иногда он видел воду. Много воды. И деревья. Красивые деревья с длинными разлапистыми листьями, дающими бесценную тень. Тогда Фатих забывал про усталость, про жажду. Он бежал, спотыкался, падал без сил подняться. Но вода манила его. Манила, чтобы обмануть. Мираж исчезал так же внезапно, как и появлялся. Затуманенный разум Фатиха еще долго заставлял руки разгребать песок, просеивать песчинки между пальцами. Но вода пропадала без следа, продолжая жить лишь в опустошенном сознании.
Фатих не знал, чем заслужил такую немилость судьбы, но где-то в душе он связывал свои невзгоды со смертью Талифа. Глупой, бессмысленной смертью. Веди сын паромщика мог повести друга и бывшего подельника обходным путем. Пусть это заняло бы на два дня больше. Пусть над Талифом бы нависала опасность быть пойманным стражей шикасского рудника, с которого он украл немного серебра. Но все же обходной путь давал много больше шансов на удачный побег. А кони бы значительно увеличили эти шансы. Но прошлого не вернуть, а настоящего не избежать.
Фатих упал, чувствуя, как испаряются остатки воли. Силы покинули его разбитое тело, высушенное солнцем и иссеченное песком. Ветер размеренно колыхал изорванную рубаху, не принося прохлады, а лишь открывая палящим лучам беззащитную кожу. Песок медленно, но уверенно засыпал путника, возводя очередной бархан-однодневку. Песчинки лезли Фатиху в нос, забивали рот и выедали глаза, а он лежал без движения, не в силах даже отмахнуться.
...Сын паромщика не понял, когда зародился этот странный звук. Словно целая стая грифонов одновременно хлопала крыльями, повторяя одно и то же движение в каждой птице. Затуманенное сознание Фатиха прислушалось к этому дивному звуку, зародив любопытство, но измученное тело осталось неподвижно лежать в жгучем песке.
Хлопки крыльев огромной птицы приближались. Теперь уже не осталось сомнений, что уши слышат не стаю дружных птиц, слитно машущих крыльями, а только одну. Но тут же хлопанье раздвоилось, выдавая вторую пару крыльев.
«Птица с четырьмя крыльями», — мысленно улыбнулся Фатих, толком не понимая причины своей радости.
Но он ошибся.
— Он уже умер или нет? — проскрипел кто-то неподалеку.
— Не знаю, дедушка, — отозвался другой голос. Более высокие интонации выдавали в говорившем юношу. — Сдох, похоже.
— По запаху не поймешь. Вроде — не воняет.
— Значит, успели вовремя, — довольно фыркнул молодой.
Фатих, несмотря на жару, покрылся холодным потом. Так не мог фыркнуть человек. Лишь огромное животное. Да и голоса звучали слишком громко. Такие звуки вряд ли способна воспроизвести человеческая глотка. Сын паромщика попытался открыть глаза, забыв, что лицо упирается в песок. В правый глаз тут же попали песчинки, заставляя Фатиха инстинктивно дернуться назад и быстро заморгать.
— Гляди-ка, очухался! — проскрипел старый голос, смешав в себе разочарование, уважение и сочувствие.
— Ну и что? — спросил молодой, приближаясь. Фатих слышал, как под огромными ногами расступается песок. — Человек, ты меня слышишь? Дедушка, он меня вообще понимает?
— Понимает, если только его не занесло сюда из каких-то далеких земель. Человек, ты понимаешь, что мы говорим?
Сын паромщика, неспособный перевернуться на спину, слегка приподнял голову и снова зарылся носом в песок.
— Он понимает, дедушка, — громом врезалось в уши. Существо подошло очень близко.
— И что нам теперь с ним делать? — спросил молодой после небольшое паузы.
— Не думаю, что наши первоначальные планы относительно этого несовершенного создания должны в какой-то мере измениться.
— Дедушка, ты снова начинаешь говорить сложно! Скажи проще, жрать нам его или нет?
— Если не мы съедим его, так это сделает крабик. Человек все равно уже не жилец, так что его можно считать падалью.
— Кем? — удивился молодой.
— Падалью. Ну-у, тем, что мы едим.
— Значит, будем его жрать. Ничего не знаю, мне больше нравятся ляжки. Голову оставим на похлебку, или ты съешь?
— Положи его пока под язык, в гнезде разберемся. Может, еще парочку людей найдем, тогда уже можно говорить о полноценной похлебке. Иначе — не будет такой наваристой.
— Восемь слуг, шесть верблюдов и двадцать четыре тюка с товаром, — подытожил Амаль, осмотрев поле недавнего сражения. — Еще лепуги и маульпа.
— Ты хочешь все это унести? — спросил Конан, снова надев на лицо маску спокойствия.
— Конечно!
Купец, которого слуги нехотя извлекли из песка, снова почувствовал себя хозяином, разом забыв про все несчастья, обрушившиеся на путников.
— Зачем тебе лепуги, когда у тебя есть маульпа? — недоумевал киммериец, поглядывая на труп огромного краба.
— Ничего ты не понимаешь в торговле, воин!
И тут же поспешно добавил, увидев, как сдвинулись брови Конана:
— По крайней мере, я понимаю в этом лучше. Поэтому — скорее брошу весь свой товар, чем откажусь от лепуг и маульпы. То, что я везу в Пуантен, туда поставляют еще пятеро купцов. А вот лепуги и чудовище — особенно, чудовище! — вне конкуренции. И продам я их за ту цену, за которую захочу продать. Так что лепуги и маульпа отправятся с нами.
Киммериец задумчиво повел пальцем по песку, не пытаясь нарисовать что-то конкретное.
— Откуда ты взял такие странные названия? — неожиданно спросил он, когда Амаль уже хотел отойти.
— Какие названия?
— Лепуга, маульпа. Ты сам дал этим тварям имена?
— Нет, — признался купец, мгновение поколебавшись. — Я прочитал эти названия в древнем пергаменте, который писал еще отец отца моего отца. Он был великим человеком. Никогда не шел проторенными тропами. Всегда искал свои пути. Именно он открыл для меня в своих записках дорогу через Пустыню Смерти. Он и дал названия местным тварям. Не знаю, что они означают. Видимо, прадед знал много языков.
— Твой предок был очень смелым человеком, — сказал Конан. — А что еще он написал про эти земли?
— Господин, смотрите!