– Дело вроде как личное. Если вы ему передадите, что с ним, хочет поговорить Фергус Келли, то я буду вам очень обязан.
– Это вас так зовут – Фергус Келли?
– Ага, так мне и сказали, едва я на свет родился и вот уже, почитай, пятьдесят лет, еще не было случая усомниться.
Женщина даже как будто улыбнулась. Видимо еще не разучилась улыбаться. Но секунду спустя, дежурная гримаса отстраненности была уже тут как тут. Она повернулась и нехотя двинулась в сторону двери на другом конце стойки. Не прошло и минуты, как появился толстяк в фартуке, покрытом неаппетитными пятнами. Коротким кивком он поздоровался с четверыми у дверей, потом направился к Фергусу Келли.
– Это вы Фергус Келли?
– Я.
– Моя жена сказала, что у вас вроде как дело ко мне.
– Верно.
– А что за дело?
Прежде чем ответить, Келли сделал изрядный глоток пива и поставил кружку на стойку:
– Не пристало настоящему фению[1] такие детские вопросы задавать, да еще своим.
Хозяин вздрогнул.
– Ты что, дурак, орешь? – громким испуганным шепотом вопросил он.
– А что такого? – по-детски наивно спросил Келли и жестом показал на четверых за столом у двери. Те следили за возникшей перепалкой с нескрываемым любопытством. – Вон они сидят, они ведь тоже наши братья.
– Кому-то, может, и братья, не сомневайся. Но это не твоя забота. Давай, выкладывай, что там у тебя и ступай откуда пришел. Мы уже не работаем.
Келли вздохнул.
– Да, когда возвращаешься домой, где не был столько лет, поневоле рассчитываешь, что тебя встретят поласковее. Хотя, – он, наконец, убрал руку с груди и расстегнул одну из пуговиц куртки, – здесь у тебя один гость. И не просто гость. Так вот это – для него.
С этими словами он извлек из-за пазухи пакет из коричневой бумаги, перевязанный крест-накрест бечевкой и опечатанный красной сургучной печатью. Кое-где на бумаге виднелись пятна чернил.
Хозяин недоверчиво посмотрел на посылку и не притронулся к ней.
– Не знаю, о чем ты тут рассуждаешь. У меня из гостей – вон те парни, а из них никто и слыхом не слыхал ни о какой посылке.
Те согласно закивали.
– Не заставляй меня тратить время попусту, Патрик Шэй, – проговорил Келли. – И не строй из себя дурачка. Сам посуди, какого черта мне переться сюда, в этот Богом забытый паб, не знай я твоего имени? И, к тому же, мне известно и то, что этот англичанин, по имени Тимоти Мендоза, собирается здесь заночевать. И он ждет, когда ему вот это принесут.
Он выложил пакет на стойку.
– И смотри, чтобы эта штука дошла до него в таком же виде, как она тут перед тобой лежит. А что там внутри, это его дела, а тебя это не должно касаться. А если молодой мистер Тимоти пожалуется мне, что здесь ему не понравилось, то вдовушка Кэррен лишит тебя лицензии на месяц. Что ты тогда делать станешь? А?
Келли умолк. Хозяин сначала посмотрел на пакет, а потом на человека, назвавшегося Фергусом Келли.
Тот натянул на глаза свою вязаную шапочку и застегнул куртку. Затем повернулся и отвесил поклон всем присутствующим, включая и четверку у дверей.
– Доброй ночи вам, ребята. Да здравствует свободная Ирландия. И, дай вам Бог оказаться в раю, коль вам придется умереть, за полчаса до того, как дьявол прознает про это.
Свечи на дюжине канделябров мерцали за портьерами окон дома, что на углу Даусон-стрит. В эту темную, тихую летнюю ночь двери дома были распахнуты настежь, и золотой язычок газового рожка тускло освещал короткую дорожку, идущую от кружевного переплетения железных ворот к улице. Запоздалым прохожим, решившим сократить путь, пройдя через траву Сент-Стивенс Грин стоило лишь мельком взглянуть на окно этого дома, чтобы еще раз убедиться, что Лила Кэррен давала свой очередной бал.
– Как это она умудрилась вымолить у Бога такую дивную погоду для этого бала? – изумлялся один.
Его спутник ничего не говорил, но невнятное бормотанье должно было означать, что он разделял изумление своего приятеля. Ни для кого в Дублине не было секретом, что женщина, прозванная в дублинском высшем свете Черная Вдова, ухитрялась делать так, как ей было угодно.
Этот дом носил имя Бельрев. Французские названия были в большом почтении в ту пору, когда его строили, а было это в конце прошлого века. Бельрев, как и все постройки в георгианском стиле, был построен по принципу геометрического равновесия и, как следствие, отличался абсолютной симметричностью. Его каменный фасад воплощал гармонию господствовавших прямых линий и умеренного количества украшений – в нем, как в зеркале, отражалась уверенность в существовании некоего гармоничного миропорядка, и в этом хаосе последнего десятилетия созерцание этого здания оставляло после себя чувство глубокой удовлетворенности. Впрочем, эта чудесная гармония формы и функции на те части здания, которые не предназначались для обозрения, не распространялась. Кухня, например, была упрятана от взоров тонких ценителей архитектуры в полуподвальном помещении и располагалась ниже уровня земли – это помещение решили уподобить пещере доисторических времен. В этот вечер здесь кипела работа. Вздымавшиеся клубы пара придавали ей сходство с преисподней: покрытые темно-зеленым кафелем стены источали влагу, как будто это и впрямь была пещера. Ни один горшок, ни одна сковорода без дела здесь не стояли. Пустые крючья, с которых сегодня была снята кухонная утварь, выглядели в тусклом свете газовых рожков, как бесхозные орудия пытки в подземелье какого-нибудь средневекового замка.
Три огромных стола, сбитые из сосновых досок и стоявшие в ряд, занимали собой центр обширного помещения. На них громоздились тазы, сковороды, кастрюли. Вокруг столов хлопотали работники, их было не меньше десятка, и надзор за ними осуществлял повар, который, как и требовалось, был вполне жирным. Он нависал над ними как грозовое облако. Кухонная челядь изнемогала от жары и исходила потом. Кислый запах перегретых тел смешивался с аппетитным ароматом поджаренного мяса и приготовлявшихся соусов. В шести огромных печах пеклись пироги с начинкой из дичи, свинины, говядины. На мощном крюке висел внушительных размеров котел с картошкой, на двух других – кастрюли, где томился лосось.
– Еще шампанского, – крикнул кто-то из ворвавшихся сюда по ошибке лакеев.
– Ты что, рехнулся? – голос поварихи был сорван от постоянного крика. – Это там, наверху, в буфетной, а не здесь.
Молодой лакей, сообразив, что попал не туда, припустился наутек из этого пышущего жаром ада. Он остановился в коридоре перевести дух; здесь было уже относительно прохладно.
– О'Лэйри! Вот ты где! Тебя только за смертью посылать.
Дворецкий отвесил мальчишке оплеуху, но тот увернулся.
– Простите великодушно, мистер Уинстон, я тут заплутался и сам не знаю, как оказался внизу.
– Внизу? Так ты, оказывается, не только лентяй, но и тупица, а? Скажи на милость, ну как шампанское на льду может оказаться внизу, на кухне?
Дворецкий поспешил в направлении буфетной. О'Лэйри засеменил следом.
Вскоре оба вернулись в зал, где бал был в самом разгаре и обходили гостей. О'Лэйри был новичком, и поэтому ему было трудновато удерживать поднос, уставленный бокалами искрившегося холодного шампанского на уровне плеча, как того требовал этикет и мистер Уинстон.
– Сюда, приятель, – услышал О'Лэйри сочный мужской голос. – Ты подоспел как раз вовремя.
Холеные руки небрежно-элегантным жестом подхватили сразу два бокала.
О'Лэйри было шестнадцать лет от роду, и до сегодняшнего вечера ему еще не выпадало счастья столкнуться лицом к лицу с представителями правящих классов и, к тому же, с настоящим англичанином. Из Лондона. Он стоял и глазел на молодого джентльмена, решившего угоститься шампанским, – ну, вылитый Бог, что тут еще скажешь. Такой весь лощеный, аккуратный, красивый и костюм ему под стать и манеры… Англичанин чертов, все они вот такие, чего же им миром не править, такой что хочешь, и кого хочешь к рукам приберет.
– Чего это ты уставился, приятель? У меня что, четыре глаза?
1
Фений – член ирландского тайного общества, боровшегося за освобождение Ирландии от английского владычества. (Здесь и далее – прим. перев.).