Но уже в следующее мгновенье я понял, что это не отец, так как мужчина спросил меня:
– Кто ты?
Раньше меня научили, что, если показать свой страх, получишь наказание еще более суровое, чем за неповиновение. Поэтому я храбро ответил:
– Я Бруно, сын Берты.
И вдруг я узнал его. Это был тот смуглый человек, которого отец приглашал посмотреть на меня во время упражнений. Я знал, что он тоже господин и мог защитить дитя господина от простого люда, поэтому добавил:
– Этот ребенок – Одрис, дочь лорда Вильяма.
Женщина укачивала Одрис, пытаясь успокоить ее, а Одрис старалась освободиться, пронзительно вопя: – Бу-уно, Бу-уно! Это было самым близким к моему имени словом, которое она тогда могла выговаривать.
– Оставь ее, Эдит, – сказал смуглый человек, и леди Эдит повиновалась.
Одрис тотчас же побежала ко мне, и я шепнул ей:
– Уймись, теперь ты в безопасности.
Она утихла, засунула свою руку в мою и попыталась спрятаться за меня.
– Я сэр Оливер Фермейн, – сказал смуглый человек, – брат сэра Вильяма, и я пришел… – Он поколебался, разглядывая Одрис, которая наполовину спряталась за меня. Затем твердо договорил: – Я пришел, чтобы управлять Джернейвом за мадемуазель Одрис.
Был момент тяжкого безмолвия, когда горе и страх сжали мое горло и лишили голоса. Я был очень наивен и боялся не того, чего следовало. Мне даже не пришло в голову, что сэру Оливеру ничего не стоило убить и Одрис, и меня – и Джернейвская крепость со всеми ее богатыми землями принадлежала бы только ему и после него его детям. Это было бы так легко. Кто мог бы сказать, что мы не умерли от болезни, как многие другие? Конечно, не его жена, чьи дети выиграли бы. Не пугался я и того, что меня выгонят из крепости насовсем и предоставят меня собственной судьбе. Сэр Оливер был вправе это сделать: сын путаны занял неподобающее ему место. Одрис отберут у меня – вот, что представлялось мне самым ужасающим.. Во время этого безмолвия сэр Оливер внимательно разглядывал Одрис. Неожиданно он нахмурился и повернул голову к своей жене.
– Забери ребенка, вымой и одень как следует.
– Она чистая! – закричал я с риском рассердить его. Меня охватывал ужас потери единственного существа, которое ценило меня выше других. – Я не мог постирать ее белье, я…
– Ты ни в чем не виноват, – резко сказал сэр Оливер, повысив голос из-за Одрис, которая возобновила вопли, но они становились все слабее, так как леди Эдит унесла ее.
Мои глаза следили за ней до тех пор, пока полумрак зала и пелена выступивших слез не скрыли леди Эдит. Но я превозмог слезы, зная, что они повлекут только наказание. Конечно, я понимал, что для Одрис будет лучше, если о ней позаботится женщина. Сэр Оливер похвалил меня, назвав чудом, что я сохранил ребенка живым, и это также облегчило мою горечь. За свою жизнь я слышал лишь несколько слов похвалы: сейчас, да еще как-то от оружейника, который занимался со мной прежде. Поэтому, несмотря на горе, я смог ответить на вопросы сэра Оливера, так что в конце концов он узнал все. А он как можно деликатнее сообщил мне, что моя мать умерла.
Я не слишком тужил о матери – все мое горе было связано с Одрис, – но, узнав, что мать отошла в лучший мир, вдруг почувствовал себя смытой течением щепкой, которой не за что зацепиться. Не помню, отвечал ли я что-то сэру Оливеру, но видимо, достаточно было выражения моего лица, чтобы он положил руку мне на плечо и сам проводил меня вниз на кухню, где приказал одному из поваров накормить меня. Должно быть, я сказал ему, что мы с Одрис не обедали, – еда в башне была, но мы слишком испугались, чтобы есть. И пока повар поспешно искал для меня пирог и холодное мясо, сэр Оливер сказал мне, что когда я поем, то до вечера могу развлекаться как захочу и что этой ночью я буду спать в башне, пока он не сделает новых распоряжений.
Оглядываясь назад, я спрашиваю себя: что же он планировал? Полагаю, совсем не то, что случилось на самом деле. Это Одрис, я уверен, заставила сэра Оливера взять меня в свою семью. Он был добрый человек, честный и благородный, но я не думаю, чтобы он намеревался растить сына путаны вместе со своими детьми. Возможно, я не прав. Он знал, что моим отцом был сэр Вильям. Сам я никогда этого не говорил: мать объяснила мне, что это запрещено. В любом случае было бы глупо спекулировать на том, чего невозможно доказать. Что случилось, то случилось, и моя жизнь сложилась так, а не иначе.
Одрис не утихала, а кричала до тех пор, пока сэр Оливер не велел своей жене принести ее вниз ко мне. И позже, когда девочка стала больше привыкать к своей тетке и новым слугам, она все? равно не отлучалась от меня надолго. В следующие дни леди Эдит еще несколько раз пыталась нас разъединить, но Одрис начинала кричать, как только я исчезал из ее поля зрения. Поэтому, вместо того чтобы выгнать совсем или воспитывать среди слуг, сэр Оливер взял меня в свою семью.
Первое время сыновья сэра Оливера старались всячески унизить меня и называли байстрюком. Но я смотрел на них так гордо, что они опускали глаза, и даже Алан, который больше чем на год был старше меня, не смел поднять на меня руку и ударить. А когда мы с ним соревновались во владении мечом, я победил его так легко и быстро, что привел в восторг. Увидев мое мастерство в бою и верховой езде, Алан и Оливер-младший захотели стать моими друзьями. Мы часто развлекались вместе, но я никогда не допускал их в свое сердце. Я не мог забыть, что сначала они называли меня байстрюком. Кроме того, они не упускали ни одного случая, чтобы поиздеваться над Одрис.
Я думаю, что сэр Оливер заметил их ненависть к Одрис, потому что рано отправил их учиться. После того как отправили Алана, я ожидал, что поеду тоже, но сэр Оливер оставил меня в Джернейве. Он никогда не объяснял причину. Пожалуй, его вообще нельзя было назвать разговорчивым человеком. Сначала я думал, что это из-за Одрис. Позднее я решил, что он не захотел записывать меня на знатную фамилию, словно я рожден благородным. Бедняга! Сейчас я знаю, что лег тяжким бременем на его верное сердце. Он видел во мне семя своего брата, хотя мой отец никогда не признавал меня. И он взялся обучать меня сам, преподавая мне мастерство скорее рыцаря, чем латника. Более того, я узнал, что он заплатил за мои доспехи – настоящую кольчугу, а не вываренную кожу, в которую наряжался обычный солдат, – из своего собственного кошелька.
К тому времени, как мне исполнилось пятнадцать, я был неугомонным и немного скучал в Джернейве. Как и все молодые, я думал, что уже знаю все, и уроки раздражали меня. Мне хотелось больше самостоятельности, а сэр Оливер не позволял мне осуществлять на практике то, чему я научился в поездках по имению для осмотра близлежащих поместий или для сбора податей с малых крепостей, подчиненных Джернейву. Поэтому, когда он снял ограничения и послал меня из Джернейва вместе с группой воинов по вызову короля воевать во Францию, я был без ума от радости. Я поехал как оруженосец, к заместителю сэра Оливера, человеку по имени сэр Бернард. От него я получил два полезных урока.
Первый касался женщин. Когда мы приехали в Лондон, я был одержим желанием женщины. К тому времени я уже не был девственником. Зная из опыта детства слишком много об использовании женщин, я, как только во мне проснулись первые желания, подыскал одну из замковых путан – фактически она заняла должность моей матери. У меня всегда было что дать в обмен за услугу: достаточно было попросить у Одрис старую шелковую ленту или взять горбушку белого хлеба либо кусок сыра, который появлялся только на нашем столе. Я знал, что могу и вовсе не платить – одно словечко управляющему могло бы принести крупные неприятности любому, кто не угодит оруженосцу сэра Оливера, – но никогда не пользовался этим оружием. И не только потому, что сэр Оливер пришел бы в ярость, узнав что я злоупотребил своей властью таким образом. Я слишком хорошо помнил беды моей матери (за исключением того времени, когда она была защищена присутствием господского внебрачного ребенка и благоволением моего отца), чтобы желать зло любой женщине, вынужденной заниматься ремеслом Берты.