Тойво не отчаивался. Наступит момент, он устроит побег.
По кистям рук вертухаев, приносивших ему еду, он пытался создать образ человека, по движениям — его характер. Тюремщики, как правило, молчали, но если раньше чувствовалось присутствие рядом другого вертухая, то теперь еду приносили в одиночку. В одиночку в одиночку. В камеру, где сидит один человек, еду приносил тоже один человек.
За своей гигиеной Антикайнен пытался в меру своих возможностей следить. Вода в раковине была всегда, неважно, что холодная. Туалет тоже был модным, со сливным бачком. Мыла не было, впрочем, как и зубного порошка и щетки. Одной холодной водой не намоешься, но хоть что-то. О бане и мечтать было нечего.
Ему дают понять, что он никому не нужен. Ему дают понять, что тщетно надеяться на помощь. Ну, это их дело, любое государство весьма склонно к дезинформации и даже откровенной лжи.
Поэтому нужно пренебрегать многим из того, что закрадывается в голову путем вредных мыслей и тем самым склоняет к отчаянью. От того, что он, Тойво Антикайнен, в этот отдельный промежуток времени оказался вне жизни, не значит, что жизнь, как таковая, закончилась. Где-то празднуют Рождество или отмечают приход Нового 1935 года, кто-то бегает на лыжах, в лесу лежит снег, и по ночам от мороза потрескивают деревья. Зима, такая же, как всегда. Или уже весна? Нет, пока зима.
Однажды утром он понял, что настала пора действовать. Дождаться приносящих пищу рук с обгрызенными ногтями, всегда нетерпеливо постукивающих большими пальцами по окошку-столешнице. А эти руки появятся сегодня в обед.
Он оторвал у своей видавшей виды рубахи рукав и намочил его водой. То же самое сделал с другим рукавом, а потом связал их вместе. Чтобы полученной веревки хватило до прикрученной к полу ножки жесткой кровати потребовалось пожертвовать еще одной штаниной. Тойво также скрутил из старых газет что-то наподобие воронки, тоже старательно намочив каждую страницу. Ну, вот, теперь ждем-с.
Собственно говоря, плана у него особого не было. Крепость была слишком велика, чтобы можно было рассчитывать на что-то наверняка. Ну, а на случай уповать не было никакого желания.
Наконец, в коридоре за дверью каземата почувствовалось чье-то присутствие — может быть, звуки чуть изменились, может быть, воздух несколько по-другому пахнул, а, может быть, где-то поблизости начала угадываться чья-то кровь, пульсирующая по венам и артериям, столь редкое явление целую вечность назад.
Тойво, словно бы разминаясь, несколько раз склонил голову к плечам и расслабленно потряс кистями, сам расположившись в стороне от окошка раздачи. Если бы кто-нибудь мог сейчас видеть его, то не мог бы не отметить, что вялый и спокойный поросший клочковатой бородой сиделец преобразился в напряженного и донельзя сосредоточенного человека.
Но его никто не видел. Тюремщик с той стороны камеры подкатил тележку с тюремными разносолами к двери, намереваясь откинуть щеколду и разложить столик. Выбор в том, чем потчевать сегодня арестанта, не занимал его мысли. Слабосоленая семужка, нарезанная кусочками под петрушкой и дольками лимона, запеченная с маслом картошка по-польски, котлета по-киевски с косточкой, соленые грузди, оливки, начиненные сыром «Моцарелла», а из напитков пыво, понимаешь, живого брожения и двести грамм водки «Коскен корва» в ведерке со льдом — все это отсутствовало. Присутствовала какая-то гниль на воде. В тюрьмах предпочитают кормить только траченной тленом едой, будто бы изначально ее нарочно портят.
Вертухаю бы полагалось после открытия окошка заглянуть в камеру, чтобы арестант был в самом дальнем углу, но этот, с обгрызенными ногтями и нервными руками, на этот порядок давно забил. Достаточно частая процедура, всегда проходившая спокойно и одинаково, создала стереотип.
Но в этот раз стереотип нанес свой удар.
Едва только в окошечке показалась рука, нетерпеливо барабанящая большим пальцем по столику, чтобы были доставлены миски под обед, как Тойво сбоку стремительно набросил на на эту кисть петлю из мокрой скрученной ткани. В тот же момент другой конец своей веревки, перекинутой через прикрученную к полу ножку своей кровати, затянул, что было сил. Ну, не совсем уж с полной отдачей — в противном случае Антикайнен мог нечаянно оторвать у вертухая руку — а достаточно сильно. В самом деле, тюремщик без руки теряет свою тюремную привлекательность.
— О! — удивился стражник.
Тойво тотчас же запихал в его рот воронку из свернутой мокрой газеты и утрамбовал ее пальцами.
Тюремщик удрученно хрюкнул.
— Сейчас я могу выковырять тебе глаз, — сказал Антикайнен и для пущей убедительности приложился к щеке несчастного кончиком ложки, которую он предварительно заточил о стену до вполне острого состояния.