Посреди ночи у него в камере зажегся свет, вошли несколько вертухаев и дали на сборы полчаса. Антикайнен не стал спрашивать: куда? Все равно не ответят, демоны.
Через час, одетый по последней моде — тюремной, конечно, он бряцал всеми своими кандалами в закрытой машине. Существовало всего три пути движения: на север, восток и к югу. Если это был какой-то следственный эксперимент, то они поедут на север, при внезапном обмене или выдаче его Советской стороне — они двинутся на восток. Ну, а прочий маршрут был непонятен. В Хельсинки, что ли?
Они поехали в Хельсинки, и уже через час приехали.
Из одной крепости его перевезли в другую. И сразу же поместили в комнату для допросов, прикрутили к стулу, который, в свою очередь, был прикручен к полу, и принялись допрашивать. Два безымянных злобных следователя брызгали слюной, обвиняя Тойво во всех человеческих грехах, приличных и неприличных. Приличный грех — это воровство, хулиганство и нанесения вреда чужому организму, в том числе и тяжкого. Неприличный — это, конечно, государственная измена и какие-то сексуальные выкрутасы.
Тойво удивлялся, но виду не показывал, угрюмо уставившись в пол. Следователи махали руками, но не увлекались: видимо, дошел до них слух о странных смертях тех их коллег, которые пытались оказать на этого странного заключенного физическое воздействие.
Антикайнен думал: какого лешего его сюда приволокли?
А вот какого — ему в конце концов предъявили обвинение. Точнее, целых четыре. Практически то, о чем ему со строк желтой газетенки поведал Арвид.
«Сожжение в Кимасозере финского добровольца Анти Марьониеми».
«Экспроприация, проведенная в 1918 году в Выборге».
«Членство в запрещенной компартии».
«Убийство в 1918 году на станции Рийхимяки крестьянина Исотало».
Получите и распишитесь.
Тойво получил и расписался, размашисто и крупно. Дело Антикайнена получило мощный толчок в направление к крайне справедливому и скрупулезно законному Суду Финской республики. Жди смертного приговора, дружок!
9. Справедливость
Справедливость, конечно, торжествует.
Люди живут, страдают, любят и радуются, годы летят один за другим, грандиозные физические и математические открытия неизбежно упираются в цифры, которые принято величать «постоянные», тем самым невольно намекая о господнем промысле. Все это жизнь. Даже смерть — тоже жизнь. Но коли уж что-то должно торжествовать — так это именно справедливость.
Это часть человеческой натуры, это пакость, прикрывающая слабость и извращенную мораль человеческой природы. Совесть — дар Господа, она у всех одинакова. А справедливость у каждого своя, это не дар Господа.
Антикайнен был отконвоирован обратно в Турку, и на следующий день все центральные газеты взвыли: «Начинается процесс над бесчеловечным убийцей», «Возмездие неизбежно» и прочее в таком же духе. Началась кампания по осуждению злодеяний, совершенных злодеем «Красным финном».
На заводах, в школах, на улицах и в пивных люди обсуждали и праведно негодовали.
— Как такого человека земля-то носит? — говорили одни.
— Так это не человек! — отвечали им.
— И чего-же с ним церемониться, повесить, как собаку! — возмущались вторые.
— Пусть справедливость восторжествует! — хором говорили все вместе, соглашаясь друг с другом.
Под шумок «дела Антикайнена» изводили фашистов и коммунистов. Неудачный мятеж в Мянтсяля вынудил все профашистские группировки забыть о задачах, поставленных немецкими инструкторами. Загнанных в подполье коммунистов отлавливали по доносам бдительных соседей. Конечно, смуту надо было искоренять, потому что строительство гуманного европейского государства было в самом разгаре.
В то же время генеральный прокурор Плантинг не стеснялся выражать свое мнение:
— Антикайнена, как злейшего врага Финляндии и всего финского общества, следует казнить.
Его коллега Олави Хонка только головой кивал:
— Позиция обвинения в суде будет вполне ясна: казнить!
Ну, казнить, так казнить. Весь народ в едином порыве востребовал справедливости: казнить! Нельзя миловать.
Весь народ, да не весь.
В крепость Турку пришел, найдя свободное время в своем плотнейшем соревновательном графике, «летучий финн» Пааво Нурми. Его встречать вышел сам начальник тюрьмы. Тюремные власти вились вокруг именитого атлета, кто-то организовал унылого фотографа, который специализировался, в основном, в фотографиях в фас и профиль и, желательно, с табличкой на груди. Вот и вышли позднее снимки в очень авангардном стиле: Пааво с привычной надменной физиономией и что-то расплывчатое с рыбьими глазами и пустыми подобострастными улыбками, словно бы проявившихся в разных местах на снимке. Нашлись даже те, кто брал автограф, используя вместо бумаги канонические тюремные распорядки дня.